Голубой бриллиант (Сборник)

Шевцов Иван Михайлович

– Устами младенца глаголет истина, - тихо вымолвил

Алексей Петрович и нежно посмотрел на девочку.

Чутким сердцем матери Маша с благодарностью и

теплотой уловила этот взгляд, и как бы в ответ в ее глазах

вспыхнуло сияние любви. Ей захотелось рассказать ему о

своих чувствах, о том, что все эти две недели она непрестанно

думала о нем. Но чтобы не поддаться искушению, она

заговорила о другом:

– Я рассказала в редакции

о вашей скульптуре "Будь

проклята перестройка" и других композициях. Наши

заинтересовались, просили сделать несколько снимков ваших

работ. Вы не возражаете? Я взяла с собой фотоаппарат.

– А зачем это нужно?

– Возможно, опубликуем. Краткий текст об авторе я

напишу.

– Вы считаете, что это нужно?

– Крайне необходимо. Сейчас, когда перестройка

выбросила искусство на свалку и заменила его "порнухой" и

"чернухой", народ жаждет встречи с прекрасным, тем, что

согревает душу, пробуждает разум и совесть, - страстно,

порывисто заговорила она, и в мелодичном голосе ее звучали

самоуверенность и тихое благородство.

– Ну, коль вы так считаете - я к вашим услугам, - с

неподдельной кротостью и нежным смирением ответил он.

Маша любовалась Ивановым. Глаза ее влажно сияли. В

эти минуты она была необыкновенно прекрасна, на что

обратила внимание Настенька и с детской

непосредственностью и нежностью сказала:

182

– Мамочка, ты красивая.
– И затем, указав ручонкой на

композицию "Девичьи грезы" и на портрет Маши, прибавила: -

И та красивая, и эта красивая. - И, устремив глазенки на

Иванова, вдруг попросила: - А вы меня сделаете красивой, как

мама?
– Вот такой?
– уточнил Алексей Петрович, дотронувшись

рукой до портрета. Настя закивала головой, а Маша, улыбаясь,

сказала:

– Настенька, ты ведешь себя нескромно, это в тебе что-

то новое, тщеславия я раньше в тебе не замечала.

– И тебя сделаем, Настенька, потому что ты тоже

красивая, как мама, - серьезно пообещал Иванов. И, сделав

вздох облегчения, произнес тоном полного удовлетворения: -

Вот и все. На этом поставим точку.

Он протянул Маше руку, и она, скрывая усталость и

беспокойство, легко соскочила на пол.

– Сегодня у меня знаменательный день: обитель моя

освящена задорным детским смехом, значит, счастье должно

поселиться в этом доме.

– А что - есть такое поверье?

– Что дети приносят радость и счастье - разве это не

так? - Пожалуй, - благоговейно произнесла она. За скромной

трапезой

внимание Маши и Алексея Петровича было

приковано к Настеньке, к ее неожиданным вопросам и

поступкам. Девочка сразу воспылала симпатией к Алексею

Петровичу, - очевидно, чувство матери передалось ей, - она

шла к нему на руки, трогала его бороду и без умолку щебетала.

Маша с умилением смотрела на дочь и Алексея Петровича.

Лицо ее, освещенное яркими глазами, казалось прозрачным и

кротким. Негромко и томно сказала:

– Дети лучше всех чувствуют человеческую доброту. Это

не комплимент, а давно известная истина.

Не отпуская от себя девочку, ласково пристроившуюся на

его коленях, Иванов заговорил, устремив на Машу

очарованный взгляд:

– Все эти последние дни после кончины Дмитрия

Михеевича я чувствовал в себе и вокруг себя какую-то

беспросветную, щемящую пустоту. Я не знал, как и чем ее

заполнить.

– Может, кем?

– Но где он, этот "кем"? И кто он?

– Может, "она"?

183

– Это еще лучше.

Наступила настороженная пауза. Маша понимала по

глазам: он влюблен в нее, но первого шага не сделает.

Догадывалась: ему мешает разница в возрасте. Он стыдится

малейшего проявления чувств. Но выдавали очарованные

глаза и тающий голос, полный любви и обожания. Тогда ей на

память пришли есенинские строки:

...О любви слова не говорят,

О любви вздыхают лишь украдкой,

Да глаза, как яхонты, горят.

И она решилась первой сделать шаг:

– Я не гожусь?
– устремила на него знойный взгляд.

Лицо ее пылало.

– Это мечта, о которой боязно подумать. Все последние

три дня я ждал вашего звонка.

– И я ждала. А позвонить не решалась, зная ваше

состояние. И все время думала о вас - на работе, дома, в

дороге. Не поверите? - Голос ее тихий, нежный, взгляд

тающий, томный.

– Верю и не верю. Мне кажется, это сон, и боюсь

проснуться.

– Это явь. Чувство пустоты мне тоже знакомо. Одинокая

и всеми забытая душа. А потом появились вы... и заполнили

пустоту.

Невидимый барьер был сломан, и сломала его Маша.

Теперь можно было разговаривать без недомолвок и намеков.

И она продолжала расширять сделанный ею "прорыв":

– Вы давно живете один. Извините за нескромный

вопрос: и что, у вас в эти годы не было любовниц или

любовницы?

Откровенный вопрос не смутил Иванова, он воспринял