Гомер
Шрифт:
понимания.
Изобразить это историческое единство художественного стиля Гомера – дело весьма
трудное; и тут весьма легко сбиться с пути и не дать желаемого синтеза. Тем не менее
историческое единство художественного стиля Гомера – факт совершенно
непреложный, как бы ни было трудно его логически описать и объяснить.
б) Систематическое единство. Очень важно
систематического единства художественного стиля Гомера. Для научного овладения
стилем Гомера здесь требуется большая работа мысли, и надо признаться, что ясное и
отчетливое овладение этим предметом требует от читателя Гомера большого времени и
больших усилий. Не будем здесь вдаваться в диалектику художественного стиля Гомера во
всей ее широте и глубине. Для этого потребовалось бы слишком много времени и места.
Однако одно очень важное диалектическое противоречие в поэтике Гомера необходимо
здесь затронуть в качестве примера для диалектики и многих других его художественных
противоречий.
Творчество Гомера трагично. Но оно полно также и юмора, иронии и даже сатиры.
Тем не менее здесь один, и единственный [213] художественный стиль. И в чем же состоит
принцип единства этого стиля?
Ирония и трагизм имеют между собой то общее, что они являются результатом
противоречия между идейным смыслом образа и фактическим содержанием этого
последнего. Трагический герой хотел сделать одно, а получилось у него другое и притом
противоположное. Пользуясь иронией, мы тоже мыслим одно, а говорим другое и притом
опять-таки противоположное. Тем не менее между этими обеими эстетическими
категориями существует и огромное различие: в трагедии взаимно-отрицающие начала
гибнут и гибнут всерьез, субстанциально; в иронии же они отрицают друг друга только
теоретически, только мысленно, идейно или словесно. И чем дальше друг от друга
взаимно-отрицающие начала, тем трагическое дальше от простой иронии; и чем они друг
другу ближе, тем ближе одно к другому и трагическое с ироническим. Тут залегает
огромное различие между средневековым христианством и античным язычеством. В
христианстве духовное начало бесконечно далеко от телесного, в то время как в язычестве
боги и демоны являются только обожествлением природных и общественных сил.
Поэтому в средневековом христианстве гибель отдельного индивидуума мыслится в
окончательном и невозвратном виде, так что погибшего ожидают только вечные адские
муки, и здесь не до юмора и не до иронии. В античном язычестве духовное начало вовсе
не так далеко от телесного; оно есть только известное
Поэтому гибель телесной личности и вообще всего телесного здесь вовсе не так уж
трагична. Погибшее может вернуться, и душа может сколько угодно раз воплощаться в
земной жизни. Когда здесь наступает гибель телесная, то, собственно говоря, ничего
особенного здесь не происходит. Гибель телесного здесь как бы вовсе не есть гибель,
потому что оно еще может вернуться и даже еще в лучшем виде. Наоборот, общие начала
тут как раз и утверждают себя путем самораздробления в инобытии, чтобы потом опять
восстановиться и притом в более совершенном виде. В такой трагедии есть нечто
нормальное и безболезненное, нечто как бы вполне естественное.
Вот почему всякая гибель здесь в основе своей есть нечто наивное и даже смешное.
И вот почему люди здесь гибнут, а боги хохочут. Вот возникла гроза, которая принесла
огромный вред посевам и, может быть, убила много людей, что, несомненно, трагично.
Однако о такой грозе читаем у поэта:
Ты скажешь: ветреная Геба,
Кормя Зевесова орла,
Громокипящий клубок с неба,
Смеясь, на землю пролила.
Если мы теперь спросим, трагична ли эта гроза или [214] юмористична, то древний
человек просто нас не понял бы. Это – и то и другое вместе. Для Гомера – это вообще
норма. Но это является нормой также и для трагиков, которых в этом смысле напрасно
противопоставляют Гомеру. Как Гомеру приписывались многочисленные юмористические
поэмы, и это имело свой великий исторический и эстетический смысл, точно так же и
каждый греческий трагик, кроме трагедии, писал еще и т. н. сатировские драмы, которые,
с точки зрения европейского вкуса, представляют собой сплошную нелепость: как-де это
так – после потрясающей трагической трилогии Эсхила тут же непосредственно
исполнялась в театре сатировская драма, комичная, юмористичная и ироничная, и притом
на те же темы, что и трилогия? Трагедия, юмор, ирония и сатира в последней своей
глубине являли здесь собою один и тот же, единый и нераздельный эстетический феномен.
Для античного сознания понимать смерть трагически, наивно, юмористически,
иронически и сатирически есть одно и то же.
Само собою разумеется, что это существенное единство эстетических категорий в
античной мифологии и в античной литературе было в разные времена разным, и в разные