Гомер
Шрифт:
который означает экстенсивное множество, а не духовную глубину. Гомер вследствие
этого не может также говорить и о раздвоении души. Это только Сафо могла говорить о
«сладостно-горьком Эросе». Самое большое, Гомер может говорить в этих случаях о том,
что человек хочет одного, а его тюмос требует другого, т. е. всякая душевная борьба
изображается у него по типу борьбы одного физического органа с другим (32 сл.). Другое
свойство души, о котором говорит Гераклит,
отсутствует у Гомера. Что несколько человек объяты одним и тем же духом, говорить об
этом для Гомера так же противоестественно, как и то, что несколько человек имеют один
глаз или одну руку.
Душа, или дух, не только способна все пронизывать и охватывать, но у Гераклита (В
115) ей свойствен еще и «логос», сам себя умножающий». Такое представление тоже
чуждо Гомеру, у которого всякое «умножение» духа или души происходит не из самого
духа и не из самой души, но только от богов, вкладывающих в человека все их чувства,
решения, поступки и пр. Поэтому душа у Гомера есть именно только орган каких-то
других сил; и это понятие силы Гомер обозначает самыми разнообразными терминами
(menos, sthenos, bie, cicys, is, cratos, alce, dynamis), совершенно не имеющими никакого
абстрактного значения, какое впоследствии получил, например, термин dynamis, а только
указывающими на беспомощное стремление найти подходящий термин для
отсутствующего пока понятия души. Возможно, что это разнообразие терминов,
обозначающих силу, часто диктуется у Гомера просто метрическими соображениями, хотя
в свое время (но, конечно, задолго до Гомера) все эти термины имели магическое значение
(34-36). [224]
Изложенные взгляды Снелля, независимо от теоретических предпосылок этого
автора, рисуют весьма сложную картину гомеровского отношения к самому понятию
человека. Автор этот, несомненно, увлекается и преувеличивает непонимание Гомером
человеческой личности и человеческого тела. Автор не учитывает того, что гомеровские
поэмы во многих отношениях являются стилизацией под древний эпос и что формальное
отсутствие тех или иных терминов или образов еще не говорит об отсутствии у него и
соответствующих понятий. Психея у Гомера действительно еще не есть личность. Тем не
менее Ахилл у него – уже личность. Гектор у него – тоже личность и т. д. У Гомера очень
глубокая психология. Однако эта психология стилизована под древний эпос, и поэтому
психология и антипсихологизм перемешаны у него в трудно анализируемые образы. Если
учесть это преувеличение Снелля, то в основном его характеристику гомеровского
человека необходимо считать весьма
считает Гомера началом европейской цивилизации, чего нельзя было бы признавать, если
бы мы отказали Гомеру решительно во всяких элементах представления о личности и ее
судьбе.
В. Иенс в своей работе «Понимание истины в ранней Греции»44) правильно
указывает на то, что в «Илиаде» существует только одна истина, в которой ни у кого нет
никакого сомнения. Но уже в «Одиссее» – не одна, но две истины, и начинается борьба
между реальностью и тем, что только кажемся реальностью (Одиссей подлинный и
Одиссей, превращенный в нищего). Эта раздвоенность истины еще больше растет у
Гесиода, у которого сами музы объявляются источником как истины, так и лжи. Лирика и
философия еще больше углубляют этот конфликт, так что Парменид уже не воспевает
истину, но стремится ее познать; а у Гераклита вообще только один философ знает истину,
неведомую толпе. Таким образом, по Иенсу, уже у Гомера заметен сдвиг от наивной и
дорефлективной истины к истине рассуждающего разума.
Археолог Г. Шраде 45) дает весьма широкую художественную картину гомеровских
богов, стремясь по преимуществу фиксировать их внешние черты, в таком обилии
рассыпанные по гомеровским поэмам. Этот автор совершенно правильно
противопоставляет древнеизраильское отрицание божественных изображений, которые
считались в Израиле идолами и кощунством, с одной стороны, и, с другой стороны,
совершенно отчетливо античное очеловечение богов, которое в самой яркой форме
проявилось именно у Гомера. Однако, согласно автору, это вовсе не значит, что у Гомера
уже не было религии, как это думали многие, сводившие аппарат богов у Гомера только к
эпической технике. У Гомера была весьма мощная религия, поскольку у него не может
идти и речи о противоположении религии и поэзии. Такое противоположение в Греции
начинается не раньше VI в. до н. э. По Страбону (VIII, 3, 30), когда у Фидия спросили,
откуда он взял образец для своего Зевса, он указал на I песнь «Илиады». Олимпийские
сцены у Гомера на первый взгляд противоречат религии, будучи несовместимыми с
серьезным отношением к богам. Но это вовсе не значит, что боги весьма доступны, весьма
близки к человеку и что с ними можно обращаться как с людьми. В специальном [225]
разделе о молитвах у Гомера доказывается религиозность Гомера на основании наличия у