Гомер
Шрифт:
панцирь Диомеда, сделанный самим Гефестом (VIII, 191-197). Но, конечно, из этого
ничего не выходит. Он настолько уверен в своей победе над ахейцами, что готов
сравнивать себя с Аполлоном и Афиной Палладой (537-541), хотя сам же прекрасно знает,
что должны погибнуть не ахейцы, но Троя (VI, 548 сл.). Ему ничего не стоит пообещать
Долону коней Ахилла и даже поклясться в этом именами Зевса и Геры (X, 329-331). Из
отступления Агамемнона он тотчас же опять делает
над ахейцами (XI, 286-290). Но вот (XVIII, 254-283) мы читаем речь мудрого и
рассудительного Пулидаманта, сверстника и сотоварища Гектора, о том, почему не нужно
оставаться на равнине и ожидать выступления рассвирепевшего Ахилла.
Что же отвечает ему Гектор? Он опять обольщен своим приближением к ахейским
кораблям, опять забыл о наступающей гибели Трои и прямо-таки насильно заставил
замолчать Пулидаманта (285-297). Его не трогают душераздирающие рыдания и просьбы
не выступать против Ахилла, которые он слышит от своих самых близких и любимых
людей (XXII, 38-91). Но завидевши Ахилла, он, никогда и никого не боявшийся, вдруг
затрепетал и стал убегать, так что тот в погоне за ним трижды обегает Трою (136-207).
Только лживое вмешательство Афины Паллады убедило его остановиться. Но и
встретившись с Ахиллом, заговоривши с ним, он тоже раздирается внутренними
колебаниями. Поэтому слишком очевидна ложь ленивого Париса, который, не желая
воевать, сравнивает воинский дух Гектора с несокрушимым топором (III, 60-63).
Трагедия Гектора ужасная. Встретившись с Ахиллом после погони, он нисколько не
теряется и с великим мужеством вступает в поединок. Однако он очень быстро убеждается
в том, что его обманула Афина Паллада и что его оставил одного Деифоб, в образе
которого как раз и являлась эта богиня. Впрочем, еще раньше того Гомер сурово и
непреклонно возвещает (XXII, 5 сл.):
Гектора ж гибельный рок оковал, и остался один он
Там же, близ Скейских ворот, перед крепкой стеной городскою.
Он, всегда так надеявшийся на богов, убеждается теперь в их коварстве и
вероломстве и произносит слова, которые полны одновременно и мужества и отчаяния
(297-305):
Горе мне! К смерти, как вижу я, боги меня призывают!
Я полагал, что герой Деифоб близ меня находился, [248]
Он же внутри, за стеной, а меня обманула Афина!
Близко теперь предо мною зловещая смерть, недалеко!
Не
Зевсу и сыну его Дальновержцу, которые раньше
Мне помогали всегда. Сегодня судьба настигает!
Не без борьбы я, однако, погибель приму, не без славы!
Сделано дело большое: чтоб знали о нем и потомки!
Эти стихи являются опровержением традиционной оценки эпического стиля Гомера
как прямолинейного и однотонного. Здесь отчаяние героя и его несокрушимая героическая
воля даны сразу и одновременно.
Но если судьба Гектора трогательна, то его конец наполняет нас жалостью и
состраданием. Просьба, направленная к озверевшему противнику о том, чтобы его,
Гектора, не отдавать после смерти псам на съедение, но похоронить по обычаям старины,
и это девятидневное надругательство Ахилла над трупом Гектора леденит душу даже у
самого нечуткого читателя. Таков конец великого героя.
Итак, Гектор у Гомера: беззаветно преданный своему народу его вождь, пламенный
патриот и бесстрашный солдат, наивный, нерешительный, колеблющийся и не всегда
удачный полководец; излишне самонадеянный и нерасчетливый, хвастливый и ребячески
напористый человек; нежнейший семьянин; герой, знающий свое роковое предназначение
и тем не менее открыто, идущий в бой; волевой и обреченный, обманутый богами и
раздавленный людьми; жалкая и скорбная жертва неприятельского зверства и человек,
потерявший в конце концов решительно все: и родину, и семью, и собственную жизнь.
5. Одиссей. Этот сложный характер разрабатывался в науке много раз и во многих
направлениях. Одиссея трудно отделить от расцвета ионийской культуры, что
подчеркивает В. Шмид в известной сводке истории греческой литературы Шмида –
Штелина. Хотя в известной мере и все указанные выше характеры разработаны у Гомера в
ионийском духе, необходимо согласиться, что Одиссей является наиболее ярким образцом
ионийского художественного мировоззрения. Поэтому многое в дальнейшем изложим по
руководству Шмида – Штелина, понимая, однако, самый психологический образ Одиссея
совершенно иначе, если не прямо противоположно.
Если поставить вопрос о том, где же и в каком именно герое специфично выразился
новый ионийский дух, то это будет именно Одиссей, самая яркая и самая оригинальная
фигура всего ионийского эпоса, поскольку на европейской родине греков сказания о нем