Гомер
Шрифт:
его в поэму и потому свидетельствует о новизне этого мотива в эпосе. Наконец, только в
развитом ионийстве мог возникнуть мотив участия Одиссея во взятии Трои, а именно
мотив придуманного им деревянного коня (поскольку его участие в военных делах
вообще могло сводиться только на хитрость и политику). По-видимому, только в связи с
мотивом «коня» и мог ему придаваться совершенно неподходящий для него Ахиллов
эпитет
«разрушил», – была Троя. Только в отношении Трои он и получает этот эпитет, судя по
«Одиссее» (I, 2, и XXII, 230). Эпитет этот встречается не только в «Одиссее» (например,
VIII, 3, XIV, 447, XXII, 283 и XXIV, 119), но и в «Илиаде», где мы его находим (и это очень
показательно) в самых поздних частях поэмы (II, 278, X, 363). He чем иным, как
стремлением возвеличить Одиссея, продиктовано и включение в «Одиссею» всей
Телемахиды, причем сказания о путешествиях Телемаха тоже возникают только в конце
эпического периода. Если возвратиться к непосредственной характеристике Одиссея, то
необходимо сказать, что ее традиционный вид совершенно не соответствует остроте и
напряженности жизненной практики Одиссея. – Говорят, что он хитер. Но это не просто
хитрость. Это какое-то упоение хитростью, какая-то фантастика хитрости. То он
выбирается из пещеры под брюхом барана, схватившись за его шерсть, и тем обманывает
бдительность слепого Полифема. То он опаивает этого циклопа и людоеда и выкалывает у
него единственный глаз. То он проскакивает мимо сирен, где никто никогда не проезжал
живым и здоровым, то он пробирается в собственный дворец и путем методической
хитрости им овладевает. Он сам говорит о своей тонкой хитрости (Од., IX, 414); да и
Полифем догадался, что его погубила не сила, но хитрость Одиссея (408). Одиссей –
сплошное приключение, сплошная авантюра, сплошная изворотливость. Его хитрость
доведена до фантастического упоения. Он лжет даже тогда, когда в этом нет никакой
надобности, за что, впрочем, покровительствующая ему Афина Паллада его хвалит (XIII,
291-295):
Был бы весьма вороват и лукав, кто с тобой состязаться
Мог бы в хитростях всяких; то было бы трудно и богу.
Вечно все тот же: хитрец, ненасытный в коварствах! Ужели, [252]
Даже в родной очутившись земле, прекратить ты не можешь
Лживых речей и обманов, любимых тобою сызмальства?
Точно так же его знаменитые страдания нельзя понимать как обычный эпический
трафарет
уже о 20-летнем отсутствии из дому, Одиссей не раз оставался один среди безбрежного
моря, хватаясь за куски разбитого корабля и испытывая нечеловеческое напряжение сил в
течение нескольких дней (ср., например, описание бури). Он сам про себя говорит, что его
сердце никогда не смущалось перед лицом смерти. Правда, в то же самое время, хотя он и
«безупречен» (Од., II, 225, XIV, 159, XVI, 100) и «велик душою» (XV, 2) и «сердцем» (IV,
143), «славный копьем» (Ил., XI, 396, 401, 661), он не прочь иной раз похвалиться своими
подвигами и физическими качествами. Оказывается в стрельбе из лука его превосходил
один Филоктет, а из «ныне живущих никто его превзойти не может» (Од., VIII, 179-181,
214-222). Представляясь Алкиною, он сам о себе докладывает (IX, 19 сл.):
Я – Одиссей Лаэртид. Измышленьями хитрыми славен
Я между всеми людьми. До небес моя слава доходит.
Все восхваляют любовь Одиссея к Пенелопе. Любовь эта, однако, дана меньше всего
психологически, а больше при помощи патриотических и экономических аргументов. Был
он супругом и Калипсо, и притом не менее семи лет, и супругом Кирки, а по другим
источникам, он даже имел от них детей. Правда, и здесь опять сказалась невероятная
противоречивость гомеровского [253] героизма: бессмертью и вечным наслаждениям с
Калипсо он предпочитает возврат домой, к родному очагу (V, 135-140, 151-158, ср. IX, 29-
36). Ночи он проводил с Калипсо, а дни проводил в слезах на берегу моря. Слезы он
вообще проливает не раз, как, например, при слушании песни Демодока о Троянской
войне (VIII, 521-534), хотя это не мешает тут же при угощении Демодока оставить кусок
мяса себе побольше, а Демодоку дать поменьше (475 сл.). Прибавим к этому, что Одиссей
еще любит принимать вид купца и предпринимателя; он очень расчетливый хозяин.
Прибывши на Итаку, он прежде всего бросается считать те подарки, которые были
оставлены для него феаками (XIII, 215-219). Характерно, что, удостоверившись в целости
всех подаренных ему вещей, он вдруг опять предался своим тоскливым чувствам в связи с
прибытием на родину (219-221):
В жестокой тоске по отчизне
Стал он бродить по песку близ немолчно шумящего моря,
Скорбью безмерной крушась.