Гомер
Шрифт:
непрестанно меняются. Так, например (Ил., VIII, 266-272), Тевкр напрягает лук под
прикрытием щита Аякса, который слегка отстранил щит, чтобы дать возможность брату
выстрелить. Выпустив стрелу, Тевкр снова бросился под прикрытие огромного щита.
Полна движения сцена тайного сговора купца финикийца и рабыни из дома родителей
Евмея (Од., XV, 457-464). Когда Евриклея дает приказания служанкам и слугам, то живо
рисуется картина пробуждения дома Одиссея: брызгают
кресла тканями, вытирают столы, моют посуду, носят воду (XX, 149-154). Зачастую Гомер
как бы нагнетает одно действие из другое. Так рисуется им отправление корабля (Ил., I,
480-483, Од., XIII, 75-77). Интенсивность и напряженность движения выражены в беге
Одиссея и Аякса Оилида (Ил., XXIII, 758-767), в состязании колесниц (362-372), в
прибытии к цели Диомеда, победителя в беге колесниц (500-508). Кони его расстилаются
над землей, пыль из-под копыт бьет в лицо возницы, он бьет коней бичом наотмашь, и пот
падает с их груди и шеи прямо на землю.
Гомеру удается блестяще показать не только быстрое движение на плоскости, но и
стремление ввысь. Особенно интересно это сделано в описании состязания Мериона и
Тевкра, стреляющих в голубя (Ил., XXIII, 862-884). Тевкр попал только в шнурок у ножки
голубя, привязанного к мачте, и голубь взмыл к небу. Но Мерион, выхватив из рук Тевкра
лук, выпустил из него свою стрелу и пронзил улетавшего голубя.
Приведем некоторые примеры из указанной выше работы П. Кауэра о приемах
обрисовки характеров у Гомера.
Феникс – не только грозный оратор и обличитель, но и умеет где надо проливать
слезу (Ил., IX, 433).
Телемах одновременно и чересчур смел и чересчур застенчив. В «Одиссее», I, 345-
359; 368-380; 386-398, он весьма вольно разговаривает с матерью и с женихами, в
частности с Антиноем. В III песни, 21-24 Телемах, наоборот, стесняется даже и
разговаривать со старшими. Об этой застенчивости Телемаха говорит Менелаю также и
Писистрат (IV, 158 сл.). Впрочем, эта застенчивость нисколько не помешала Телемаху
весьма вежливым способом заставить Менелая вместо одного подарка (трех лошадей с
колесницей и чаши) дать ему совсем другой подарок, более ему нужный (серебряный
кратер, 587-619). [260]
Женщины в «Одиссее» настолько изображены живо и выразительно, что один
английский исследователь8) даже предполагал, что «Одиссея» написана женщиной.
Испуганные служанки Навсикаи бегут на край мыса, где их легче всего можно было бы
поймать (VI, 138). Навсикая выходит навстречу неведомому чужестранцу в сознании того,
что ее красота и ее положение царской
Одиссей, как известно, весьма высоко оценил ее красоту. И когда она говорит о
желательности для себя именно такого супруга, как Одиссей, то всем ясно, а может быть,
и ей самой, что она именно самого Одиссея хотела бы иметь своим мужем (344 сл.). Такая
же жизненность и реализм и такая же сознательная заинтересованность в своих делах
сквозит и в отношении Евриклеи к своему воспитаннику Телемаху (I, 439, XVIII, 22),
равно как и в ее сообщении Пенелопе о прибытии Одиссея и об избиении женихов (XXIII,
5-31), сообщении, в котором волнение Евриклеи доходит даже до искажения речи (XXIII,
28).
Кауэр (указ. соч., 601) говорит, что даже такой стандартный прием у Гомера, как
швыряние разными предметами в Одиссея в сценах с разъяренными женихами, отнюдь не
является простым повторением одного и того же мотива или пустым, психологически не
обоснованным стандартом. Разозленный Антиной швыряет в Одиссея скамейкой (Од.,
XVI, 458-465), попадает ему в плечо, и тот остается неподвижным как скала, затаивши
злую мысль. Евримах, тоже взбешенный поведением Одиссея, опять швыряет в него
скамейку, причем тот отклоняется, и скамейка попадает в Амфинома, который с глухим
стоном падает навзничь (XVIII, 394-398). Ктесипп, богатейший претендент на руку
Пенелопы, с злобной иронией швыряет коровью ногу в Одиссея, но попадает в стену,
вызывая у Одиссея тайную насмешливую улыбку (XX, 299-302). Во всех этих трех
случаях совершенно разная мотивировка одного и того же приема, совершенно разная
картина и весьма различный результат. Эпический стандарт оказался здесь воплощенным
в три совершенно самостоятельных художественных образа.
Превратившись в нищего, Одиссей ведет себя отнюдь не как-нибудь однообразно и
схематично, но в связи с каждым положением неожиданно разнообразно. Сначала он
вроде настоящего нищего протягивает руку во дворце за подаянием (XVII, 365-368) и
униженно выпрашивает хлеба у Антиноя (415-418). Но уже в сцене с подлинным нищим
Иром сразу видно, что Одиссей вовсе не нищий, а кто-то совсем другой. Что же касается
его разговора с нахальной служанкой Меланфо (ХIV, 70-88), то тут у Одиссея уже нет
ничего униженного, а довольно властный и гордый тон. В сцене же с Евримахом (XIX,
351-386) в Одиссее-нищем уже сквозит царское достоинство, и его речь от строки к строке
становится все более и более в этом смысле выразительной.