Гончие Габриэля
Шрифт:
– Но ты, наверное, уже забыл про это, так ведь, Ахмед? И что там вообще стояла машина?
Короткая вспышка белозубой улыбки, от которой чуть затрепетал листок во рту:
– Все забыл.
Я вынула из сумки несколько бумажек, и хотя мальчик продолжал в упор глядеть на меня, он даже не шевельнулся, чтобы сделать шаг навстречу. Я заколебалась: мне не хотелось оскорблять его чувство собственного достоинства. Потом положила деньги на лежавший рядом со мной валун и придавила их сверху камнем, чтобы не сдуло ветром.
– Большое тебе спасибо, - сказала я.– И да благословит тебя Аллах.
Не успела я сделать и двух шагов в сторону, как заметила
– А то козы съедят, - осторожно пояснил мальчуган и что-то добавил скороговоркой по-арабски.
Хамид со смехом перевел мне его прощальную фразу, когда мы продолжили путь по тропинке:
– Да благословит Аллах вас, ваших детей, детей ваших детей, детей детей ваших детей и весь дальнейший приплод вашего семейства...
***
Странно было вновь видеть отель совершенно неизменившимся: мне казалось, что я, подобно Спящей Красавице из детской книжки, отсутствовала целую вечность. Даже за стойкой находился тот же самый портье, который улыбнулся, поднял руку и что-то проговорил, но я лишь бросила на ходу:
– Пожалуйста, потом, - и устремилась к лифту.
Все мои мысли были заняты лишь двумя вещами: поскорее сбросить с себя всю одежду и забраться в восхитительную горячую ванну. Поэтому я не только не обменялась ни с кем хотя бы парой слов, но даже ни разу не вспомнила о Чарльзе.
Боже, как чудесно было снова оказаться в своем просторном, модернистски-безликом и донельзя удобном номере, скинуть на пол ванной эту чудовищную одежду и забраться под струи чистой воды. Пока я находилась там, дважды звонил телефон, потом кто-то постучал в дверь номера, однако я без особого насилия над собой проигнорировала и звонки, и стук, полностью отдавшись бесконечно долгим плесканиям в концентрированном растворе ароматических солей и масел. Под конец я нехотя выбралась наружу, вытерлась, тщательно отобрала и надела на себя самое легкое из всех своих платьев белое с желтым, восхитительное как ромашка, - после чего заказала кофе и наконец позвонила кузену.
Наконец-то портье смог связаться со мной - после нескольких безуспешных попыток сделать это голос его звучал чуть обиженно и, возможно, в нем даже слышался намек на удовлетворение от того, что и он смог чуточку досадить мне.
– Мистера Мэнсела в отеле нет, - сказал он.– Да, он действительно проживает в пятидесятом номере, но сейчас его там нет.
Он хотел сказать мне об этом, пытался даже передать письмо мистера Мэнсела, но я не захотела даже выслушать его... После этого он дважды звонил, но я не отвечала. Письмо? Да, мистер Мэнсел сегодня утром оставил для меня письмо, которое следовало передать мне по возвращении... Да, разумеется, его уже относили мне в номер, но когда я не отвечала на звонки, он послал боя. Я не ответила и на его стук, поэтому мальчик попросту сунул письмо под дверь...
Оно лежало в коридоре - белый прямоугольник на синем ковре - и казалось тревожным предвестником беды. Я схватила письмо и вынесла на свет.
Сама не знаю, чего именно я ожидала. Даже после событий минувшей ночи вся эта история с бабкой Хэрриет казалась мне не чем иным, как весьма странной причудой судьбы, однако разочарование, охватившее меня из-за неудавшейся попытки сразу же повидаться с кузеном, выразилось в том, что я в порыве раздражения разорвала конверт и уставилась на письмо так, словно это была какая-то
Я тут же узнала почерк Чарльза, причем вполне ровный, невозмутимый и потому почти повергший меня в состояние бешенства.
Кузен писал следующее:
"Дорогая кузина!
Я страшно расстроен, поскольку теперь, когда тебе наконец удалось вырваться из своего гарема, мне больше всего на свете хотелось бы увидеть тебя и услышать, как все обстояло. Особенно интересно было бы узнать, позволил ли тебе Д. Л. повторно встретиться с X. Сразу после нашего расставания меня чуть не застигли врасплох. Не успел я сделать пару шагов от основания спиральной лестницы, как увидел X., идущую по подземелью в сопровождении какой-то девушки. Я поспешно отступил, но все же успел краем глаза взглянуть на нее. Что и говорить, вид у нее действительно был более чем странный, тем не менее весьма бодрый, она о чем-то без умолку тараторила. На какое-то мгновение мне захотелось выйти из своего укрытия и прямо там поговорить с ней, однако я подумал, что это лишь до смерти напугает обеих, а потому дождался, пока они не скрылись за дверью покоев принца, и пошел дальше. Все закончилось благополучно. Я сел в машину и приехал сюда, не повстречав по пути ни единой живой души. Мне не хотелось ни свет ни заря возвращаться в отель, поэтому я перекусил в кафе, позвонил в Алеппо в надежде застать отца Бена и узнал, что он уехал в Хомс и вернется домой только сегодня.
А сейчас ты, скорее всего, обрушишь на мою голову проклятия, особенно после всех тех темных намеков, что я сделал прошлой ночью. Возможно, я был тогда не прав, тем более, что услышанные мною обрывки их разговора с Халидой кое-что прояснили. Расскажу обо всем при встрече. Однако пока остается одна нерешенная проблема, и единственный, кто может реально помочь мне разобраться с ней, - это отец Бена, но, насколько я понял, он намерен сегодня же опять отправиться в путь, на сей раз в Медину. Поэтому я еду в Дамаск в надежде застать его там. Извини, я понимаю, что ты порядком разозлишься на меня, но потерпи немного. Постараюсь вернуться как можно скорее, возможно, завтра, в крайнем случае - в четверг утром. Дождись меня, а пока можешь заранее поточить свои коготки. Но ничего, повторяю, ничего не предпринимай, разве что продли свое пребывание в отеле, а когда я вернусь, мы повеселимся на славу. Кстати, я надеюсь, что, если моя идея окажется верной, мне все же удастся повидаться с нашей бабулей X.
Люблю и дарю тебе один поцелуй.
Ч."
Я дважды перечитала письмо, пришла к выводу, что коготки мои и так достаточно остры, и счастье Чарльза, что сейчас он находится на полпути к Дамаску; потом залпом проглотила кофе, уселась и пододвинула к себе телефон. Разумеется, Чарльз был вполне независимым человеком, а поэтому на протяжении всех этих лет поступал соответственно. Ему было двадцать два года, и он происходил из семьи, которая избрала своим девизом невмешательство в чужие дела. Он не нуждался ни в чьей помощи или совете, и ему не особенно нравилась бабка Хэрриет...
Но как мило будет рассказать обо всем этом папочке. Ради смеха, разумеется. Я заказала разговор с Кристофером Мэнселом из семейства Мэнселов в Лондоне и стала ждать, попивая кофе и делая вид, что читаю какую-то первую, попавшую под руку книжонку. Время от времени я бросала взгляд на неменяющееся голубое небо, которое все так же висело над бетонными небоскребами этого меняющегося Востока.
***
Папочкин ответ был лаконичен и содержателен:
– Дождись Чарльза.
– Но, папа...