Good Again
Шрифт:
Я наблюдал за тем, как она украдкой взглянула в зеркало при входе на свой синяк. Кровоподтек спустился ниже, приобретая сине-зеленый оттенок, который напомнил мне о брусках цветного камня, в которые мы играли детьми. Синяк в конце концов исчезнет, в отличие от горького сознания того, что я ей его поставил. Разум потянул меня в иное место, в уединенное подземелье, полное страданий и странных криков, от которых я до сих пор был не в силах до конца укрыться в реальности. Сам я с синяками был знаком весьма близко, так же как с кровотечением и рассеченной кожей. Мы с болью были некогда более чем близки, раскланиваясь с нею в самых мрачных местах, словно закадычные друзья поневоле, вынужденные
Мне вовсе не хотелось возобновлять это знакомство, только не здесь, не на коже моей Китнисс. Мне было невыносимо, что боль посмела вторгнуться на гладкую, хотя местами и иссеченную шрамами, поверхность ее нежного тела. Хуже того — на сей раз я был виноват в появлении отвратительных отметин, и это вызывало у меня глубочайшее отвращение к себе. Я еле-еле терпел, чтобы не сбежать подальше, не видеть следов собственной жестокости.
Китнисс настаивала, что я не виноват в том, что причинил ей боль. Она меня выгораживала, как всегда. «Это был не ты. Это был приступ! Я вела себя глупо — надо было оставить тебя одного…» Я пытался уйти от неё для ее же блага — уже складывал вещи и собирался переехать в квартирку над булочной —, но мне не удалось перешагнуть через неодолимое препятствие: ее острое горе оттого, что я ухожу из дому. Это буквально разбило ей сердце, и я был вынужден добавить этот свой поступок к списку всех тех своих деяний, которые причинили ей боль. И в итоге я же оказался эгоистичным чудовищем. Я не мог на самом деле обходиться без нее. Больше не мог.
Когда я занес ее в дом в то морозное утро после моего приступа, после того, как ее ударил, ни она, ни я были не в силах разговаривать. Мы были на грани обморожения, Посидев полуодетыми на стылой земле, и без сил от невероятного выплеска, целой бури отнюдь не положительных эмоций. Китнисс свернулась в клубочек на диване, дрожа от холода и страха, и я лишь сильнее себя возненавидел. Она только-только очнулась от очередного приступа депрессии, а я своими действиями загонял ее обратно, и довел до такого отчаяния, что ей пришлось искать защиты у Хеймитча посреди ночи. Достав из шкафа одеяло, я закутал ее и разжег камин, и тяжкое чувство вины, словно свинцовый осколок, сквозило в каждом моем замедленном движении.
Машинально я пошел на кухню, разогрел молоко, добавил туда меду, и принес обратно в гостиную две кружки, оставив одну из них подле нее на столике. Она тупо смотрела на огонь в очаге, взгляд был застывший и потерянный. Мне оставалось лишь бороться с самим собой, с мыслью: как я могу ее утешить, если сам стал причиной ее несчастий? И все же, как я мог устоять? Склонив к ней голову, я прикоснулся лбом к ее виску. Теперь она вся была теплой благодаря живительному пламени. И вдруг она потянулась и одним гибким и резким движением обняла меня за шею обеими руками, привлекая к себе, пряча лицо у меня на плече. Я был недостоин касаться ее. Но мои руки тут же своевольно обхватили ее, предавая меня.
— Мне так жаль, что я причинил тебе боль, — простонал я ей в волосы.
— Больше так не делай, — прошипела она свирепо мне на ухо.
Не поняв сразу, что она имела ввиду, я ответил:
— Я не могу обещать, что больше не ударю тебя во время моего затмения, — и мне от этого стало еще паршивей, ведь я совсем недавно красноречиво продемонстрировал, что ей небезопасно находиться возле меня.
— Я вовсе не об этом. Не извиняйся за то, что тебе неподвластно. Но не смей больше собирать вещи и вот так вот уходить от меня в другой раз, — по ее телу побежала дрожь, и я теснее прижал ее к себе.
— Китнисс… — начал я умоляющим голосом.
— Нет, Пит, — ее голос все еще дрожал, но она внутренне собралась, и я знал,
— Это не просто “дела принимают дурной оборот”! Я ударил тебя! — воскликнул я, вставая.
— Пит, вернись, — попросила она.
— Нет, Китнисс. Как я могу жить с таким страхом? Боюсь забыться, а потом, вернувшись в реальность, обнаружить, что ты ранена или чего похуже, — я замолчал, боясь даже представить самый ужасающий сценарий. — Я не смею просить тебя жить такой жизнью.
— Не тебе решать, — глаза Китнисс вспыхнули гневом.
— Ты и представить себе не можешь на что я способен. Ты не видела что со мной порой бывает, и, оставаясь рядом, подвергаешь себя невероятному риску.
— Так ты собираешься за меня решить, желаю ли я подвергать себя этому «риску»? Ты собираешься решать это за меня? — парировала она. — Теперь уже ты собрался к Хеймитчу? — она уже тоже была на ногах.
— Я не собираюсь лишать тебя свободной воли, — ее лицо помрачнело при этих словах. —, но ты не задумываешься о собственной безопасности. Ведь я однажды чуть не убил тебя в Тринадцатом, припоминаешь?
— Как я могу это забыть, Пит? Я там была! Но ты не посмеешь решать за меня что мне нужно, и какой риск я готова на себя брать, и с чем готова мириться. Достаточно того. что уже было. Верно? Не ты ли говорил: хватит друг другу врать и наводить тень на плетень, чтобы защитить друг друга?
Я тяжело вздохнул, услышав это.
— Дело не только в тебе, Китнисс. А вдруг это я не готов так жить, — произнес я устало.
Во взгляде Китнисс читалась боль.
— Что ты хочешь мне сказать? Что ты хочешь уйти ради себя самого? Что тебе сложно со мной? — и поднял руки, пытаясь пресечь ее атаку и объясниться, так как наша беседа зашла явно не в ту степь. — говори все как есть! Не хочешь быть со мной, тогда просто уходи! Не надо оправдываться моей же безопасностью, — её боль обернулась яростью. — Хотя, если подумать, это твой дом! Так что уйти надо мне! — и она потопала на выход.
— Китнисс, ты поняла меня абсолютно превратно, — я поверить не мог, что все обернулось таким вот образом. Мне оставалось только догнать ее и схватить за руку, пока она не ушла. — Можешь ты просто выслушать? — она пыталась вырваться, но я ее не отпускал. — Не ты ли только что сказала, что не следует чуть что вскакивать и пытаться сбежать! Я никуда не уйду, но и ты не уходи, — она перестала брыкаться и посмотрела на меня, глаза все еще сверкали, но взгляд уже смягчился. — Мы что-нибудь придумаем, а единственное что я знаю наверняка, что я не могу… не могу без тебя, — она прищурилась, внимательно меня изучая. — Пожалуйста, давай не будем воевать, — умолял я, когда она внезапно ко мне прильнула. Я ей не лгал, я не мог обходиться без нее, но мне было невыносимо жить, не зная, как сделать так, чтобы перестать быть для нее постоянной угрозой.
***
Ночью, лежа возле нее, я ждал, пока она заснет. Я все не мог выбросить из головы, что во сне со мной внезапно может случиться приступ и я причиню ей боль, и оттого я глаз не мог сомкнуть. Когда я понял, что не в силах больше этого вынести, я потихоньку выскользнул из кровати и поплелся в гостевую комнату. В ней царили холод и запустение, ведь мы ею не пользовались, и кровать — словно каменная плита, ведь там не было Китнисс. Забравшись под жесткие, холодные простыни, я вскоре забылся сном, усталость брала свое. Возможно, это был тот самый компромисс, который я искал, ведь я не мог ранить ее, когда меня не было с ней рядом.