Good Again
Шрифт:
Хеймитч взглянул на меня вопросительно, явно не в восторге от предложения оставить нас с Гейлом наедине. Я бы, может, и поговорил с ним позже, но существуют такие беседы, которые лучше не откладывать, а то возможности потом может и не быть. Хеймитч, как всегда весьма понятливый, все-таки пошел мне навстречу, и, припечатав Гейла недобрым предупреждающим взглядом, вышел из купе.
— Это из-за тебя в поезде не протолкнуться? — сказал я, указывая на место напротив.
Гейл просто сверлил меня взглядом, не давая отвлечь себя на пустую болтовню. Вздохнув, я перешел сразу к делу:
— Я скорее сам на себя руки наложу, чем снова причиню боль Китнисс. Ты ведь это понимаешь, так?
Его губы сложились в тонкую
— Ага, — и этот звук был почти неразличим сквозь стук стальных колес.
— Поэтому я и сел на этот поезд. Я возвращаюсь в Капитолий. Лечиться. Чтобы мне там помогли. Вот и все, что я собирался тебе сказать на этот счет.
— Ты причинил боль моему другу, — проговорил Гейл гневно.
— Твоему другу, с которой не встречался целый год? Твоему другу, которая заодно и моя невеста! — сказал я. — Я никогда не прощу себя за то, что сотворил с ней. Я заслужил в десять раз больше страданий, чем ты мне можешь причинить, и я искренне надеюсь, что я их сполна получу в Капитолии. Никто не может ненавидеть меня сильнее, чем я сам себя сейчас ненавижу.
— Но ты не смеешь вот так являться и просить Китнисс уехать. Ты не можешь спуститься с небес или откуда там как спасителю и увезти ее от меня. Не имеешь ты на это никакого права, — я говорил медленно, хотя и знал, что Гейл достаточно умен, чтобы сразу все понять, но мне хотелось, чтобы до него дошло каждое мое слово. И эта неспешность позволяла мне держать себя в руках, ведь густой и темный как деготь гнев, который струился по моим венам, уже начинал закипать. И я не хотел, чтобы приступ случился со мной в присутствии этого парня.
— Я просто дал ей возможность выбирать, — сказал он, оправдываясь. Его серые глаза глядели настолько пристально, что этот взгляд мог бы прожечь во мне дыру. Видать, оттого он и был настолько устрашающим.
— Ты хотел дать ей возможность выбирать? А как насчет того, что она вернулась в Двенадцатый искалеченная, одинокая? О чем тогда ты думал? Когда она могла есть только с ложечки, не в силах о себе заботиться? Когда она не мылась по три месяца? Ну-ка, просвети меня, я правда хочу понять, — злость вскипала во мне, как темное варево, а я мог лишь сопротивляться желанию схватить его и вышвырнуть в окно. От этой внутренней борьбы у меня уже мелко дрожали руки.
— Тогда она не хотела меня видеть, — сказал он уклончиво.
— Почему? — спросил я. Интуиция подсказывала мне, что есть еще что-то, чего я не знаю.
— Скажем так: мы расстались не самым лучшим образом. Она бы не захотела меня видеть, явись я тогда в Двенадцатый. Китнисс не умеет прощать, — его лицо окаменело, но даже я видел боль, которую он пытался скрыть от мира, и был настороже.
— Неужто? Так вот, без причин? — дожимал я, уверенный, что где-то тут таится ключ к пониманию всего случившегося. Что-то там между ними произошло, что-то весьма серьезное, что оттолкнуло их друг от друга, но мне было невдомёк, что именно. Мысль, что у этих двоих есть что-то, что мне недоступно, пробудила во мне страх, меня уже трясло от раздражения такого сильного, что пришлось себя успокаивать, глубоко дыша. В любом случае, Гейл не спешил мне отвечать, и становилось ясно, что на него лучше не давить. Они с Китнисс что-то упорно скрывали, оберегали общую тайну, и это было неправильно, за гранью моего понимания.
— Отлично. Пусть все останется между вами. Китнисс сама мне расскажет, когда сочтёт нужным, — сказал я, хотя сам не особо в это верил. — однако есть некие правила, которые тебе не мешало бы соблюдать.
Он не ответил, но я был уверен, что все тут было предельно ясно. В его глазах все еще полыхал гнев, он стукнул рукой по столу.
— Это и тебя касается. Посмей еще только использовать ее как боксерскую грушу. Она не
И тут вернулся Хеймитч, эффектно положив конец нашей беседе. Бубня что-то нелицеприятное в адрес нашего с Китнисс ментора, Гейл покинул купе.
Хеймитч смерил меня глазами и протянул сверток со льдом.
— И отчего это мне кажется, что у нас тут только что прошел конкурс, на котором меряются пиписьками?
***
Остаток нашего путешествия не был ознаменован ничем примечательным. Я вообще не спал, но иное мне и не светило. Я никогда не мог нормально спать без Китнисс — так было еще даже до нашего с ней Тура Победителей. Наверно, так повелось с самой первой нашей совместной ночи в пещере. Как будто для моего травмированного сознания она с самого начала означала покой и безопасность, возможность отдохнуть. Только лишь когда меня пытали и охморили, стало иначе. Но потом все вернулось на круги своя.
Но, по крайней мере, бессонницей по ночам маялся не я один. Компанию мне составлял Хеймитч, который обычно никогда не спал в темное время суток, разве что валился с ног от усталости. У него тоже были свои демоны, которых он топил на дне бутылки — такой уж у него был способ борьбы с терзавшим его ужасом, восстававшим еженощно из могил. Сам я лежал в постели, не в силах сомкнуть глаз, по нескольку часов, снова и снова прокручивая в голове то, что же привело меня сюда. Первым пунктом в списке значились мои приступы, вызванные ревностью, которые привели меня к тому, что моя сильная, гордая Китнисс, забившись в угол, дрожала от страха, и я был тому виной. Я места себе не находил, и меня терзала ненависть к себе. Тем временем в зоне отдыха Хеймитч тискал полупустую бутылку белого, рассеянно глядя на пустое сидение напротив. Едва ли он удивился, когда я объявился в поле его зрения.
— Привет, — он что-то пробурчал в ответ. — Спасибо, — сказал я, и, так и не дождавшись его реакции, продолжил. — Спасибо, что поехал со мной.
Взглянув на меня, он лишь пожал плечами, и еще глотнул своего пойла. Ему ведь тоже было несладко — в Капитолии с ним испокон века не происходило ничего хорошего. Хотя он там проторчал больше, чем любой из нас. И вот теперь он снова туда мчался на всех парах, понятия не имея — когда ж обратно. Я не был склонен думать, что он может остаться со мной навсегда, ну, а после того, как он отчалит, мне будет светить полнейшее одиночество. Эта мысль лишь подбросила дровишек в костер отчаяния, что разгорался с момента, как я сел в этот поезд.
— Понятия не имею, что эти доктора намерены со мною сделать. Они уже и так из кожи вон лезли, когда я был там в прошлый раз, — мой несчастный голос выдавал лишь часть сомнений, которые без устали меня терзали.
Хеймитч сперва долго молчал, прежде чем вновь нарушить тишину:
— Ты хоть представляешь себе, сколько детей я увез из дому, доподлинно зная, что вернуться в Двенадцатый им не суждено? Вот что жутко и бессмысленно, — сказал он скорее самому себе. — Ты всегда меня поражаешь до глубины моей гребаной души. Я, честно говоря, когда-то и предположить не мог, что ты переживешь свои первые Игры, а ты умудрился выжить на Играх дважды, — он встряхнулся, отгоняя призрачный стук колес тех прежних поездов, что везли на гибель обреченных трибутов, и пристально посмотрел на меня.