Good Again
Шрифт:
Мы свернули на широкий проспект, до боли знакомый и чужой мне одновременно. Это застало меня врасплох: один лишь мимолетный взгляд, пока мы сворачивали в переулок — и я уже не мог оторвать глаз от этого огромного классического строения с античными колоннами, что возвышалось над снующими по площади людьми. Угловатый фасад в был увенчан куполом, здание отливало мертвенно-белесым цветом. И это, конечно, было странно, неуместно, учитывая целую реку запекшейся крови, обагрившей эти камни.
Мое сердце, которое еле-еле билось еще минуту назад, друг стало так бешено бухать в груди, что у меня все поплыло перед глазами. Я стал хватать воздух ртом, шумно и часто, но вдохнуть
Достигнув толпы, она закричала так, как будто нечто большее, чем воздух, отделяло ее от желанной цели. Я проследил за направлением ее взгляда и увидал Прим, которая остановилась среди груды искалеченных тел и окровавленных конечностей, обернувшись назад на зов сестры. У меня не получалось мысленно сладить со всей абсурдностью того факта, что это юное создание может находиться в центре творившегося здесь безумия — это мне представлялось невозможным, что здесь и сейчас тут оказалась именно она. В этот момент краем глаза я заметил парашют, странный свет проникал сквозь край металлического контейнера, и я сразу понял что сейчас случится.
Парашюты.
Дети.
Бомбы.
Нужно было задержать Китнисс прежде, чем она припустит бегом, иначе мне её было уже не остановить. Новые парашюты стали спускаться с неба, приземляясь прямо возле Прим, но довольно далеко от Китнисс, так что она не должна была попасть в эпицентр взрыва. Если бы я только мог до нее добраться…
Я уже почти к ней дотянулся, мои пальцы едва не коснулись ее плеча, и ее имя сорвалось с моих губ за долю секунды до того, как все вокруг поглотили огненные языки, когда все вокруг распалось. Мой крик затих, задавленный взрывной волной, вибрацией от удара, распространившейся по всему телу. Я не мог вздохнуть, а потом меня сокрушила нестерпимая боль, и я потерял сознание.
***
Проснулся я от тихого гула приборов, который вторгался в мое сознание, и на мгновение мне померещилось, что я лежу на месте взрыва на Круглой площади, прежде чем я понял, что это было лишь воспоминанием, осколком прошлого. Мои веки были тяжелыми, как свинец, голова раскалывалась, и болезненная пульсация в висках не оставляла ни малейших шансов на продолжение отдыха. Стоило мне коснуться головы, как я почувствовал небольшие электроды на лбу, и задался вопросом — где же я нахожусь. Открыв глаза, я обнаружил себя в отчего-то знакомой мне больничной палате. Воздух здесь был свеж и прохладен, а где-то недалеко кто-то вел беседу, но слов я разобрать не мог. Сквозь оконное стекло пробивался бледный свет закатного солнца, и одеяло, которым я был укрыт, оказалось намного мягче, чем мне помнилось. Медленно повернув голову, я попытался понять, откуда доносятся голоса, и разглядел Хеймитча, который за стеклянной дверью что-то оживленно обсуждал с доктором Аврелием. Они вроде бы и не злились, но беседа явно была напряженной.
Я заерзал в постели и привлек этим к себе их внимание. Доктор Аврелий приблизился ко мне с фонариком в руках, и посветил мне им по очереди в оба глаза, прежде чем заговорить:
— Пит… Ну, мой мальчик, это было что-то, — произнес он мягко, наверное, стараясь не напугать
— Ага, ну и местечко ты выбрал, чтобы слететь с катушек, малыш, — сострил Хеймитч, но без обычного для него яда, так что я невольно усмехнулся его словам. Прочистив горло, я выдавил:
— Долго я был в отключке?
Хеймитч повернулся к низенькому столику у кровати, налил мне стакан воды, и, протянув мне ее, ответил:
— Пару часов. Вырубился после приступа.
— Вполне объяснимо, что ты испытал негативные эмоции по возвращении в Капитолий, — перебил его доктор Аврелий, — это, должно быть, отражение глубокой травмы, нанесенной твоей психике. Однако легкость, с которой ты поддался приступу, говорит о заметном изменении твоего состояния. У нас будет консилиум по этому поводу сегодня вечером, — он замолчал, доставая ручку и блокнот. — Не мог бы ты рассказать, что именно ты увидел перед тем, как случился приступ, и что тебе привиделось потом?
Моя прежняя вялость меня наконец оставила, и отвечал я уже вполне связно:
— Смотрел в окно, а там… Президентская резиденция.
— Теперь это Дворец Правосудия, — поправил меня Доктор Аврелий.
— Верно, — сказал я, хотя на самом деле понятия не имел как он теперь называется. Я описал в деталях виденных мной приступа беженцев в центре города — детей и взрослых, как я пытался добраться до Китнисс, как опустились парашюты, прогремели взрывы, а меня опалила мучительная боль. Все это было до сих пор так свежо в памяти, что мне даже показалось — если дотронусь сейчас до своих шрамов, наверняка почувствую обугленную кожу. Доктор Аврелий ожесточенно строчил в своем блокноте, а Хеймитч залпом выдул полфляжки.
— Невероятно. Безо всякого предупреждения ты просто перешел в состояние охмора. Как я понял из наших прежних бесед, твои приступы теперь имеют некоторую физическую предпосылку: головную боль, дезориентацию в пространстве.
— Да, — ответил я, чувствуя, что иду ко дну.
— Ну, тогда у нас работы непочатый край, — произнес Доктор Аврелий, собирая свои записи. — Я упорядочу все это в виде отчета и представлю вечером нашей исследовательской группе. В этой палате ты останешься до конца своего здесь пребывания. Я же имею право приносить тебе сюда то, что тебе понадобится. Мистер Эбернати, ваш багаж — в соседней комнате, как вы и просили.
Когда Доктор Аврелий покинул помещение, я как куль свалился на кровать. Не нужно было обладать гениальным умом, чтобы сообразить, что они там обсуждали.
— Все плохо, так ведь? — спросил я убитым голосом.
Хеймитч набрал в грудь побольше воздуха.
— Не буду врать тебе, малыш. Док полагает, что с тобой сейчас творится кое-что помимо отголосков охмора. Или, по крайней мере, что яд ос-убийц проник гораздо глубже, чем поначалу предполагали. А может, ты просто умотался, да еще и оказался в этом паршивом месте, — он не скрывал иронии. — Кто может сказать, пока тебя не утыкали кучей датчиков, как главного подопытного кролика?
Я кивнул в ответ.
— Поэтому ты попросил поселить тебя поближе?
Хеймитч потер лицо, на котором отразились все без исключения прожитые им годы.
— Не смей ей передавать то, что я сейчас скажу, но солнышко вообще-то была права. Тебе не выкарабкаться здесь в одиночку. А что если опять накроет такой мгновенный приступ — бах и все? Ты и на помощь позвать не успеешь.
Хотя мне вовсе не хотелось, чтобы Китнисс оставалась без нас обоих в Двенадцатом, но в его словах было зерно истины. От внезапной мысли о том, что ей сегодня придется спать в одиночестве, у меня стеснило сердце.