Горение (полностью)
Шрифт:
В отличие ото всех своих предшественников, Лопухин был уволен без сохранения оклада содержания и перевода в сенаторы, - форма гражданской казни, после такого не поднимаются, повалили навзничь.
...Во время обеда много говорили о прошлом, вспоминали то блаженное время, когда трудились по судебному ведомству; понимающе, с грустью сетовали на бюрократию, которая мешает проводить в жизнь нововведения, дивились переменчивости настроений в Царском Селе, воистину "сердце красавицы склонно к измене"; а затем уж, расположив Лопухина, умаслив его, Трусевич спросил о том, во имя чего рискнул встретиться со своим опальным предшественником:
– Алексей Александрович, давно хотел поинтересоваться:
– Чистейшей воды провокатор, - ответил Лопухин не раздумывая.
– И наглец, доложу я вам, первостатейный
– Кто его привлек?
– Рачковский. Кто же еще гниль будет собирать?! Ах, не хочу даже об этой мрази вспоминать... Брр, затхлым несет, "Бесами"...
– Но вы согласны с тем, что такие, как Азеф, не столько борются с революцией, сколько ее провоцируют?
– Совершенно согласен, Максимилиан Иванович, совершенно!
– Вы по-прежнему считаете его работу опасной для империи?
– В высшей степени, - убежденно ответил Лопухин.
– Если положить на две чаши, что он - в мою бытность - делал для охраны порядка, с тем, какую прибыль извлекли для себя эсеры, то стрелки весов покажут выигрыш для бомбистов, а не для власти...
Больше Трусевичу ничего и не нужно было. Запросив данные перлюстрации писем Лопухина к своей жене и тестю, князю Сергею Дмитриевичу Урусову, осужденному на три месяца тюрьмы за подписание "выборгского манифеста" после роспуска Первой думы, членом которой тот был, Трусевич до конца убедился, что настроения бывшего директора департамента совершенно переменились; глубоко обижен на двор, стал радикалом, не скрывает своих мыслей и открыто говорит, что России необходима конституция. Такая метаморфоза объяснима: в банке теперь зарабатывает в шесть раз больше, чем в департаменте, вот тебе и смелость в суждениях; чиновный человек, живущий на оклад содержания, не вымолвит лишнего слова, пусть себе империя горит ясным огнем - потушат, а вот если за неугодную мысль погонят, чем семью кормить?!
Поняв то, что требовалось понять, Трусевич задумался над следующим этапом плана: как свести Лопухина с разоблачителем шпионов, редактором журнала "Былое" Владимиром Львовичем Бурцевым; тот от герасимовского террора снова уехал в Париж; что ж, надобно п о м о ч ь Лопухину отправиться за границу; дело техники, поможем.
Пусть бывший директор полиции и парижский борец с провокацией побеседуют с глазу на глаз. Лопухин молчать не станет; отмывайтесь, полковник Герасимов, пишите объяснения о том, что помогали д в о й н и к у, посмотрим, с чем, вы останетесь; всю агентуру себе заберу, все будет как раньше, ишь кого захотел обыграть!
Очередное представление Герасимова на генерала, подписанное во всех семи инстанциях, Трусевичем было задержано: "по техническим причинам, надобно подправить мелочи"; всех, кто обеспечивал визит английского короля, отметили наградами - кроме Герасимова. Ведь не дело важно, а времечко; пропустил - не догонишь; будьте здоровы, Александр Васильевич! Слезы, а не смех
Павел Николаевич Милюков, лидер партии "Народная свобода", иначе называвшейся конституционно-демократической, в просторечии "кадетской", по злой иронии судьбы смог пройти лишь в Третью думу, только после того как царь разогнал две предыдущие, против чего - аккуратно, но тем не менее последовательно - выступали кадеты.
Выбрали его потому, что новый закон, написанный и отредактированный в Зимнем дворце, был совершенно исключителен в своей несправедливости: если каждые тридцать помещиков отправляли одного выборщика для участия в многоступенчатом голосовании ("Мы держава земли, - заметил царь, - этим
"Борец за конституцию и свободу", как называли Милюкова его друзья, смог, таким образом, пройти лишь в Третью думу, которую Столыпин сконструировал для себя и высших десяти тысяч, чтобы наконец получить устойчивое и послушное в ней большинство. Из четырехсот сорока двух членов Думы на ее скамьи прошло сто пятьдесят четыре октябриста партии Гучкова - крупные заводчики, землевладельцы и банкиры; из фракции "правых" Столыпин выделил своим указанием "умеренно-правых", однако устойчивого большинства и это ему не дало; пришлось согласиться на то, чтобы объединить с Гучковым пятьдесят черносотенцев и двадцать шесть "националистов", которые всячески подчеркивали: "Желая в первую голову добра русскому народу, мы тем не менее не покушаемся на реальные интересы других племен, населяющих империю, но поскольку лишь русские люди были, есть и будут средостением державы, их судьбе и надлежит уделять главное внимание".
Остальные фракции Думы составили кадеты, трудовики, мусульмане, поляки и социал-демократы.
(Так как черносотенцы - помимо владельца огромных поместий в Молдавии Владимира Пуришкевича - п р о в е л и в Думу несколько дворников и охотнорядцев, скорые на язык петербуржцы обозвали ее "барско-лакейской".)
Казалось бы, маневрируя, Столыпин сколотил большинство, но тем не менее на одном из первых заседаний "народного представительства" выступил лидер октябристов Александр Иванович Гучков и громогласно заявил, что "так называемый "государственный переворот", о котором на все лады болтают за границей наши противники, подпевая доморощенным бомбистам-революционерам, является на самом Деле установлением истинно демократического конституционного строя в России".
То, что Гучков позволил себе произнести ненавистное для черносотенцев слово "конституция", послужило поводом к началу междоусобной свары среди "своих"; столыпинское большинство разваливалось на глазах; граф Бобринский, представлявший "умеренно-правых", поднялся на трибуну и, обернувшись к Гучкову, отчеканил:
– Актом третьего июня, когда Вторая дума, антирусская по своей сути, была распущена, самодержавный государь, слава богу, явил свое самодержавие, а никак не мифический, чуждый нам "конституционализм"!
А Марков-второй, один из лидеров черносотенцев, пошел еще дальше:
– Народу не нужна так называемая свобода слова, ибо ею пользуются все, кроме русских! Это происки жидомасонов, обуреваемых извечной мечтою уничтожить Россию! Конституция отвратительна нашим традициям! Это не что иное, как арена для болтовни, предоставленная людям, не умеющим грамотно говорить на нашем языке! В принципе конституция дает равные права всем подданным империи, или, во всяком случае, так это пытаются трактовать некоторые депутаты. Нет, господа, никогда не будет равен русскому человеку еврей или татарин, поляк или финн, туркестанец или армян! Гучков попытался как-то стушевать тягостное ощущение от этих выступлений; отправился к Столыпину; тот лишь развел руками, кивнзв на гранки своего официоза, "Волги":