Горицвет. Лесной роман. Часть 1.
Шрифт:
Помимо воли в ней уже звучит и рвется наружу требовательный голос давно закабаленной души. Он повелевает ей склоняться слухом к греховным язвительным речам Грега. Смиряться послушным взглядом перед его алчно пламенеющими угольными глазами, и всем существом, каждой трепещущей жилкой, каждой встревоженной каплей крови, каждым ударом покоренного сердца желать нерасторжимой и необратимой близости с ним. Но от одного смутного предчувствия такой близости у нее темнело в глазах. Конечно, если он и Серый - одно... Жекки все еще не была убеждена в этом... И все же, слишком многое говорило в пользу этой невозможной связи.
Наверное, Серый просто не выдержал разделяющей их видовой пропасти. Он так долго, так преданно любил ее, что рано или поздно должен был заявить о своей любви на понятном ей
"Интересно, как тогда называется моя болезнь, - подумала она, - ведь для здорового все эти рассуждения просто невозможны. Почему замечательный волк становится дурным человеком, и как дурной человек может превратиться в симпатичнейшего зверя?
– Ну, разве это не похоже на безумие? Узнай Аболешев, о чем я думаю, он всерьез испугался бы за меня".
Но останавливать мысли на Павле Всеволодовиче ей не хотелось. Аболешев как-то незаметно отдалился, отошел в свои сны, в ту темноту, что проносилась за бортом ревущей машины. Вторая половина сердца Жекки, разделенного и связанного одной и той же непобедимой властью, сейчас звучала сильнее и громче. Серый, с его неразгаданной тайной, с его беззащитностью перед лицом поджидающего убийцы, наконец, с его отчаянной попыткой сказать о своей любви, сделался в эту минуту самым главным, самым дорогим для нее существом.
Думая о нем, она снова, как в прошлый вечер, незаметно переключила взгляд на Грега. Она видела его, четко обрисованный темнотой, точеный профиль с чернеющим над верхней губой тонким изгибом усов и агатовым блеском чуть прищуренного глаза, и уже не могла сдерживать в себе давешнее открытие. "Даже если я люблю не его, а волка, он будет чувствовать мою любовь, будет думать, что она предназначена ему".
– Евгения Павловна, дорогая, - вдруг прервал ее летаргическую задумчивость Грег, не оборачиваясь и не меняя сосредоточенного выражения лица, - этак вы мешаете мне вести автомобиль. Вы смотрите, точно видите сквозь меня еще кого-то. Какое-то привидение. А я, слишком занят сейчас, чтобы отогнать его прочь. Но, будучи с вами, не намерен терпеть никого постороннего. Так что сделайте одолжение, смотрите прямо или отвернитесь. Так будет спокойнее нам обоим.
Жекки, недовольная его отповедью, тем не менее отвернулась. Как-то уж чересчур смутно, неверно выходило все с этим Грегом. Не то он заманивает ее в ловушку, не то она сама запуталась в собственных силках.
Между тем, они уже въехали в Волкову слободу.
XLIV
Промчавшись по Карабуховской улице, Грег плавно остановил машину возле подъезда игорного дома Херувимова, официально, однако, именовавшегося трактиром, дабы не создавать лишних сложностей блюстителям закона.
Парадные двери заведения то и дело отворялись, впуская и выпуская группы важных господ с редкими вкраплениями ярких, вульгарно одетых дам, блистающих обильными украшениями и разноцветными перьями на огромных шляпах. У сверкающего подъезда толпились извозчики, конные экипажи и, чуть поодаль - небольшая кучка ротозеев, не допущенных внутрь по причине непрезентабельной наружности.
Помогая Жекки выйти из автомобиля, Грег решительно взял ее под руку. "Так надо, - заявил он, склонившись к ее уху.
– Придется вам потерпеть, моя дорогая, если хотите, чтобы вас приняли здесь. Кстати, - добавил он, помедлив, и его тоненький холеный ус приподнялся в противной усмешке, - я забыл спросить, вам когда-нибудь
Жекки презрительно фыркнула. Хотя действительно очень мало играла, только иногда, в винт, зимними вечерами с заезжими старыми родственницами. И если бы Грег так открыто не насмехался, то не постеснялась бы расспросить его о правилах здешней игры. Теперь же, осознав, что подобающего поведения от него не дождаться, она не на шутку встревожилась. Судя по всему, ей самой предстоит вникать во все тонкости игры, без какой-либо оглядки на опытного подсказчика. Вместе с тем и задуманный обстоятельный разговор по душам снова как-то откладывался. Возникло сомнение. Может быть, пока Грег щеголяет в личине человека, не слишком нуждающегося в заступничестве, этот разговор вообще не следует затевать? Или поговорить все-таки нужно? Ведь Серый не виноват, что его человеческий аналог такое мерзкое животное.
Как только они вошли внутрь заведения, Жекки поняла, что без посторонней помощи ей ни за что не удалось бы проникнуть сюда. Оказавшись среди грубой, нарочито подавляющей своим великолепием обстановки, в толпе людей с лицами, на которых читалась вся гамма неискоренимых, по-видимому, природных инстинктов, она почувствовала себя чужеродной песчинкой в бушующем пьяном море. Как ни была она приготовлена всей своей, далеко не безупречной, жизнью к зрелищу разнообразных человеческих пороков, то, что она увидела "под сенью Херувима", поразило ее обилием и ни чем не притупленной откровенностью греха.
В нижнем этаже располагалось нечто вроде кафешантана или кабаре. За многочисленными столами сидели жующие, лоснящиеся от довольства собой, господа. На полукруглой сцене, подсвеченной шарообразными электрическими люстрами, в такт разбитной кричащей мелодии одновременно выбрасывал стройные ряды одинаковых ног дамский кордебалет в одинаковых огненно-красных нарядах. По мере того, как мелодия становилась задорней, красотки освобождались от нарядов, а гогот и выкрики мужчин, сидевших за столиками, раздавались все громче и требовательней.
Уставившись на сцену, Жекки чувствовала, что Грег безмолвно упивается ее потрясением. Действительно, такого она еще никогда не видела. Когда солистка кордебалета - стройная блондинка с сильно подведенными глазами и толстым слоем румян, белил и прочей краски на смазливом личике, - осталась в чем-то, вроде раздельного купального костюма, состоящего из коротенькой складчатой юбочки и укороченного лифа, и принялась, изгибаясь, как будто по спирали, обводить гибкими руками бедра, живот, грудь и плечи, Жекки обмерла от охватившего ее жара. Всего одно движение, и красотка, расстегнув застежку лифа, повернулась к ликующим зрителям оголенной спиной. Ее пышная колыхающаяся грудь без труда угадывалась, но, оставаясь по-прежнему невидимой, доводила толпу до умопомрачения.
Финальные аккорды оркестра потонули в оглушительных рукоплесканиях, воплях и стонах. Жекки не знала, куда себя деть, разрываясь между стыдом, ненавистью к Грегу и сожалением, что не может сию же минуту провалиться сквозь землю. "Он все делает мне назло, он нарочно выводит меня из себя", - звенело у нее в голове в такт бешеному биению сердца.
– Не хотите ли здесь поужинать?
– поинтересовался Грег.
– Вот увидите, дальше будет еще интереснее.
Если бы Жекки вспомнила сейчас про свой браунинг, то непременно выстрелила в упор. Но Грег, казалось, не понимал, что с ней происходит. Он невозмутимо и твердо поддерживал ее под руку, и она уже почти изнемогала от близости его тренированного мускулистого тела, одетого в безукоризненный черный смокинг, из-под которого выступал кремовый жилет, расшитый шелком, и черный атласный галстук, подпиравший высокий крахмальный воротничок ослепительно белой рубашки. Его сдержанная, будто бы запакованная в этот щегольской костюм, но вполне готовая к употреблению, жестокая сила невидимо угнетала Жекки. Как будто за нависшей над ней неуязвимой мощью она угадывала свою неизбежную скорую гибель. Но вырванный из глубины страх, чувство опасности, действуя на какие-то заложенные самой природой способности, всегда пробуждали у нее жизнерадостную злость, готовность к сопротивлению. Вот и теперь сближение с угрожающим началом произвело тот же закономерный эффект.