Горицвет. Лесной роман. Часть 1.
Шрифт:
– Не понимаю в чем дело, и почему вы задаете такие странные вопросы. Я здесь со своим дядей, точнее говоря, с кузеном. То есть, двоюродным братом. Он... - Жекки на ходу придумывала историю, с трудом воображая, кем должен быть ее мнимый кузен, чтобы рыжебородый страж пропустил ее.
– Он хорошо здесь знаком. Приехал пораньше, обещал встретить меня внизу, у подъезда, да, очевидно, забылся за игрой. С ним такое случается, и вот, видите, принуждает объясняться с таким милым человеком, как вы.
Обидный комплимент не дошел до понимания медведя.
– Тык, как изволите сказать ихняя фамилия?
–
– Восьмибратов, - выпалила Жекки первую фамилию из тех, что вертелись у нее на языке. Эта фамилия уже не раз входила разными окольными путями в ее жизнь и к тому же, была очень хорошо известна в городе.
– Савелий Яковлич, нешто?
– удивился детина, но вместо ожидаемого удовлетворения посмотрел на Жекки с возросшей подозрительностью.
– Нет, нет, - поспешила опровергнуть его Жекки, - с его... двоюродным племянником.
– С каким это, - не унимался медведь, - с Петром Иванычем, разве?
– Да, с Петром Иванычем, - поддакнула Жекки, надеясь, что сомнения медведя на этом истощатся.
– Тык, ему уж с месяц как сюда дорожка заказана. Буян-с и безобразник, одно слово.
– Вы меня опять не так поняли, - поспешила возразить Жекки, все больше запутываясь.
– Я имела в виду совсем не его, не того, а ... другого племянника.
– Ляксандра Андреича, сталоть?
Теперь Жекки уже не была хорошенько уверена, как зовут ее кузена, и поэтому побаивалась заявить напрямик его имя. Но другого выхода, кроме как подтвердить догадку детины, у нее не было.
– Ну, да. Вероятно, он давно ждет меня, и я должна как можно скорее с ним встретиться, чтобы...
– На счет встретиться это вы зря, барышня.
– Детина грустно засопел.
– Право, зря.
– То есть, как?
– не поняла Жекки.
– Тык Ляксандр-то Андреич потонул же в прошлом году. Пьяный в лодке кувырнулся. Даже в "Листке" писали.
– Зачем же вы... ты, рыжий болван, его только что вспомнил, - не выдержала Жекки, не на шутку рассердившись на медведя, а еще больше на то, что Восьмибратов не удосужился обзавестись хотя бы одним нормальным племянником.
– А потому как родня Савелья Яковлича, - возразил рыжий медведь, - вся наперечет, и зря вы, барышня, как бы сказать, тут умствуете. Все равно не пущу-с.
– А я все равно пройду, - сказала Жекки, радуясь проснувшейся в ней бесшабашной отваге, наследственной родовой черте Ельчаниновых. Бросив в лицо детине эти слова, точно боевой клич, она нырнула за его неповоротливую спину и бросилась к блеснувшей перед глазами дверной ручке.
Она уже распахнула вожделенную дверь и задорно перескочила через порог заветного зала, как столкнулась с одетым во фрак, вежливым господином, окинувшим ее бесцветными водянистыми глазами. Одновременно с противоположной стороны к ней уже тянулась длинная лапа рыжего увольня. Совместными усилиями им удалось выставить Жекки снова на лестничную площадку. Между рыжим детиной и водянистым господином состоялся короткий разговор, разъяснивший суть произошедшего недоразумения, после чего водянистый со всей возможной почтительностью предложил Жекки удалиться.
– Но позвольте, - начала она с прежней бесшабашностью в голосе, - меня там ждут и беспокоятся. Как вы смеете меня не пускать?
Дополнительную смелость
– Мадам, - обратился к ней водянистый, - вы никогда не бывали у нас прежде, и по нашим правилам должны назвать имя того человека, который ждет вас или того, кто привел вас сюда. Иначе мы принуждены будем проводить вас в нижний этаж.
– А я вам повторяю, что мне очень нужно пройти, а если уж мне нужно, то я пройду непременно. Пропустите!
– вскрикнула Жекки и бросилась напролом к двери, словно на вражеский редут.
Сразу четыре руки с четырех сторон вцепились в нее. Вот тут-то увесистая тяжесть сумочки пришлась как нельзя кстати. Браунинг все-таки пригодился. Раскрутив подобно метательному снаряду, Жекки обрушила свою грушевидную замшевую подружку на толстую спину медведя, почти одновременно лягнув коленкой напиравшего на нее водянистого. Когда медведь, ошалев от неожиданной боли, со всей силы надавил ей на грудь кряжистой лапой, Жекки, не задумываясь, впилась зубами в подставленный им кулак. Стянутая кожа на пальцах медведя прорвалась от укуса, и Жекки увидела, как ослабевшая, распустившаяся наподобие белой кувшинки пятерня противника окрасилась кровью. Медведь заревел почти как настоящий. Вторя ему, испуганная содеянным, Жекки издала пронзительный вопль.
Водянистый господин, забыв об учтивости, тоже заорал что-то бессвязное, продолжая сковывать, будто наручниками оба Жеккиных запястья длинными, похожими на щупальца пальцами. Не смотря на эти живые оковы Жекки отпихивалась и отталкивалась от водянистого всеми оставшимися ей способами и телодвижениями, пользуясь тем, что медведь зализывал лапу.
Она уже почти достигла цели, почувствовав, как ее спина продавила одну из створок желанной двери, когда раненый детина вернулся в строй и самоотверженно прикрыл образовавшийся провал в обороне массивным животом. Неизвестно, как долго еще продолжалась бы эта отчаянная борьба, если бы на лестнице не послышались тихие шаги и приглушенные голоса. Во всяком случае, Жекки капитулировать не собиралась. Но водянистый, услышав движение на лестнице, немедленно вышел из боя, оставив Жекки всецело на попечение дюжего товарища. Медведь, пряча покусанную руку в карман, другой умудрился намертво захватить правое предплечье обидчицы. Как ни странно, эта хватка не отличалась особой мстительностью. Жекки совсем не было больно, но она и не вырывалась.
– Держи ее, Сом, - бросил на ходу водянистый господин, направляясь к краю лестничной площадки и тут же примеряя на лице маску почтительного доброжелательства.
– Не сумлевайтесь, Ляксей Фомич. Сдержу как надо.
"Вот тебе на, - заметила про себя Жекки.
– Выходит, этот рыжий не зверь, а всего-навсего крупная рыба. Зато водянистый, получается, сам Херувимов. В общем, кажется, я неплохо потрудилась. Заработала себе на орехи".
Рваться вон из кожи на глазах еще каких-то чужих людей ей не хотелось. Сом удерживал ее, как будто тисками. Волей-неволей приходилось мириться с незавидным положением полупленной, рассчитывая лишь, что долго оно продолжаться не может.