Горькие шанежки(Рассказы)

Машук Борис Андреевич

И плохо же стало ему, как было при больном зубе, который донимал его летом. Тогда Петька Варнаков взял у матери щепотку соли, мелко-мелко растолок ее и присыпал зуб.

Вспомнив про Петьку, Семушка со страхом вдруг подумал, что этот проныра может пронюхать про соль. А от него уж все узнают. Ребята само-собой. И мастер Сергей Петрович узнает, Куприян Колесин, тетка Катерина со станции… К кому он тогда в дом сможет зайти? Не станут дружить с ним ни казарменские, ни станционные ребята…

Они уже добрались до своротка

к дому. И тут Семушка убрал руки с ящика, распрямился. Отчим протащил сани по узкой тропе, из-за чего то один, то другой полоз проваливался в рыхлый снег, и, не чувствуя подмоги, тоже остановился.

— Чего встал?

Семушка поднял голову, посмотрел на Гаврилу:

— А ты… куда ее повезешь?

Он хотел спросить по-другому, прямее, но не решился. Гаврила же, удивленный, даже плечом передернул.

— Как куда? Домой.

— Вчера соль в красном уголке поделили… — проговорил Семушка. — Ну, взял бы немного, а куда еще жадничать?..

Он думал, что отчим начнет ругаться, но тот вскинул веревку на плечо, и полозья заскрипели опять. Семушка посмотрел ему вслед и пошел по дорожке к линии. И вдруг услыхал за спиной:

— Ты куда?

Семушка остановился, через плечо глянул на отчима.

— На станцию.

— Чего делать?

— Ночевать там буду… Там стану жить.

Эти слова, оказывается, давно просились наружу. Высказав их, Семушка почувствовал облегчение, распрямился и вроде бы стал ростом повыше. Но не успел он сделать и пяти шагов, как что-то темное метнулось за ним, крепкие пальцы схватили воротник старой шубейки, рванули назад и рядом, совсем близко, Семушка увидел глаза отчима — злые, притаенные.

— Про соль пикнешь — задавлю! — пригрозил Гаврила. — И с мамашей в землю устрою! Понял?

Семушка дернулся и, не скрывая ненависти, взглянул Гавриле прямо в глаза. Это, видно, охладило осатаневшего отчима. Он не ударил Семушку, только прохрипел, выпуская воротник:

— Понял, об чем сказал?

Он вроде бы только теперь увидел, что Семушка за эти годы подрос, а непомерная работа, которую он валил на мальчишку, укрепила, раздала его плечи. И во взгляде мальчишки пробудилось уж взрослое упрямство.

— Не дури, Семка, — с приглушенной угрозой заговорил отчим. — Не дури. Я, знаешь, нипочем не остановлюсь…

— Отдай соль! — потребовал Семушка. — Отдай! Я все равно расскажу…

Он не договорил. Тяжелые руки Гаврилы пригнули его, свалили в снег. Пальцы с рыжими волосами стали перебираться к шее. Озираясь по сторонам, Гаврила зло всхрапывал:

— Пор-рода проклятущая!.. Задавлю тебя, выродка! Только жизню губить людям можете…

Семушка ухватился за руку отчима, как-то оторвал ее от себя, вцепился в пальцы зубами и изо всей силы сдавил их до хруста. Гаврила вскрикнул, дернулся. Семушка ударил его ногой в плечо, опрокинул и вскочил.

Убегая, краем глаза он видел тень бегущего за ним Гаврилы и, понимая,

что тот сильней и быстрее, рассчитав, упал, сжавшись в комок. Отчим перелетел через него, лицом и руками сунулся в снег. А Семушка уже был на линии, рядом со станцией, окна которой звали его своим светом.

На станцию прибежал он в самый час пересменки. Нинка-холостячка сдавала дежурство Калиткину. Тот проверял журналы и расписывался. А на деревянном диване у стены, ожидая смены, покуривали Слободкин и Варнаков-старший.

Не обращая внимания на дежурных, Семушка пробежал к дальней стене и повернулся к двери со сжатыми кулаками. Но оттуда никто не появлялся. Ослабнув вдруг под встревоженными взглядами взрослых, Семушка всхлипнул и опустился на корточки, закрывая окровавленное лицо руками.

— Ты чего это, парень? — подивился Калиткин. — Подрался с кем, что ли?

Семушка не отвечал, давясь слезами. Мужики и Нинка поняли, что случилось что-то серьезное.

— Он… п-паразит, убить… меня хотел, — взахлеб проговорил, наконец, Семушка. — И соль… Вон сколько соли… украл…

— Ты постой, Семен. — Калиткин заволновался. — Говори-ка толком давай. Соль, убивство какое-то… Скажи, кто тебя так помял?

Нинка отодвинула Калиткина в сторону, присела, полотенцем обтерла Семушке лицо. Малость успокоясь, он стал рассказывать про соль и сало, про то, как отчим обещал устроить его в могилу с матерью рядом.

Слушая, мужики курили, часто затягиваясь, может, в тот момент во всей полноте представляя горе мальчишки, жизнь которого хорошо знали и в которую ранее не решались вмешаться… Они и теперь переглянулись растерянно, а Нинка потянула Семушку за руку:

— Давай-ка, горемыка, ко мне. Домой тебе нельзя идти.

Семушка заупрямился, говоря, что он и тут, хоть в станции, хоть в кассовой комнате переночевать может. Но ему объяснили, что такое никому не положено. А Нинка тянула его за собой, улыбалась по-бабьи добро, как когда-то улыбалась и смотрела на Семушку мать. И он сдался, пошел к ней в небольшую, аккуратно прибранную комнату. Накормленный с хлебом, уложенный на стульях у теплой печки, Семушка после всего пережитого скоро забылся в неровном сне.

Калиткин тем временем вызвал мастера Шарапова, рассказал ему все. Они позвонили в Узловую, и скоро на полустанок приехал следователь из милиции. Взяв мужиков в понятые, он сразу отправился к Ломову.

Гаврила им долго не открывал, но потом все же впустил. Следователь велел ему сидеть смирно, и начал обыск. У сарая под сеном нашли соль, уже разложенную по мешкам. Их перенесли в дом, составили у стены. Гаврила смотрел на все вроде бы безучастно. Следователь начал писать протокол, но, отложив ручку, задумчиво посмотрел на Гаврилу и неожиданно велел Слободкину открыть крышку подполья. Ничего не понимая, тот склонился к скобе, и тут на него бросился разъяренный Гаврила.