Горький хлеб (Часть 5)
Шрифт:
Болотников весь вспыхнул и шагнул навстречу Кирьяку.
– Посторонись, биться буду.
Объезжий голова скривил рот, махнул рукой стрельцам, рявкнул:
– Взять воровского человека!
Глава 52
В РАЗБОЙНОМ ПРИКАЗЕ
Когда на Болотникова накинулись стрельцы, он раскидал их и подступил к Кирьяку. Объезжий голова больно ударил его в лицо. Иванка обозлился и поверг своим тяжелым кулаком супротивника наземь. Кирьяк с трудом поднялся и вновь очутился на полу.
Стрельцы оттеснили Болотникова в угол, опрокинули на винную кадь,
В драку ввязался было и Афоня Шмоток. Но Дорофей его так стукнул, что бобыль свалился без чувств под лавку. Очнулся, когда ни Болотникова, ни государевых людей в кабаке уже не было. Один из бражников поднес ему чарку, заговорил хрипло и недовольно:
– Вот те и правда, хрещеный... Ишь как тяглецов государевы люди потчуют. Завсегда беднякам достается. И-эх!
Афоня, утирая рукавом сермяжного кафтана кровь с лица, невесело проговорил:
– Ничего, я тертый калач. Меня батогами не так потчевали на правеже. Благодарствую за чарочку.
Выпил, запустил щепоть в миску с соленой капустой и только теперь вспомнил о Болотникове:
– Мать честная! О приятеле запамятовал. Куда ж его подевали вороги?
– Не иначе, как в Разбойный приказ свели, - промолвил один из тяглецов.
Афоня нахлобучил шапку на взъерошенную голову, сорвался с лавки и выскочил на улицу.
"Разбойный приказ в государевом Кремле. Выходит, туда Иванку потащили", - сообразил бобыль и прытко побежал вдоль Варварской улицы к Красной площади, норовя догнать государевых людей.
Возле Аглицкого двора столкнулся с высоченным походячим торговцем. Ткнулся ему в живот и проворно шмыгнул в толпу. Лоток полетел вместе с горячими пирожками в мутную лужу. Торговец отчаянно забранился, затряс кулаками, но Афони и след простыл.
Бобылю повезло. На Красной площади, возле Тиунской избы Шмоток настиг государевых людей. Впереди Болотникова шли пятеро стрельцов, а позади объезжий голова верхом на коне с остальной пятеркой служивых с бердышами.
Иванка шел без шапки. Черные кольца волос упали на угрюмые глаза. Лицо в кровоподтеках. Разорванная на груди и спине рубаха обнажала мускулистое загорелое тело.
Толпа неторопливо расступилась, пропуская стрельцов к Фроловским воротам. Слобожане роняли хмуро:
– Ежедень в Разбойный волокут.
– В застенках тыщи посадских сидят.
– Ишь как парня побили.
– Знакомый детина. Кажись, он на Красной праведные слова сказывал.
Кирьяк повернул голову к посадскому, сказавшему последние слова, остановил коня и вопросил вкрадчивым голосом:
– О чем говорил сей парень на площади?
Посадский усмехнулся и отозвался прибауткой:
– Ветры дули - шапку сдули, кафтан сняли, рукавицы сами спали.
Дорофей тронул коня и погрозил слобожанину кулачищем:
– Я те, семя воровское!
Миновав пушку и Лобное место, стрельцы повели Иванку к Фроловской башне.
Вдоль кремлевской стены - водяной ров. В давние времена государь Иван Третий вызвал из далекой Италии градостроителя
В базарные дни до всенощной железные решетки Фроловских ворот подняты. Посадские люди свободно проходят на Ивановскую, где приказные дьяки, подьячие и государевы бирючи16 громко и нараспев оглашают царевы указы. Здесь же посреди площади чернеется помост, на который государевы люди приводили из Разбойного и Земского приказов бунташных людей, татей и душегубцев для свершения казней.
На Ивановской площади теперь всегда многолюдно. С недавних пор, полгода назад, по указу царя Федора Ивановича возле хором боярина Мстиславского были возведены государевы приказы - Посольский, Разрядный, Поместный, Холопий, Казанский, Стрелецкий, Земский да Разбойный. Около них спозаранку толпилось множество москвитян и инородцев в ожидании дьяков и подьячих, с приходом которых по крыльцу и темным сеням весь день сновали челобитники и приказной люд.
А возле самой колокольни Ивана Великого в Площадной избе усердно поскрипывали гусиными перьями подьячие. Бойко стряпали челобитные и кабальные записи, взимая за труды "писчие деньги".
Афоня Шмоток крался за стрельцами до самого Разбойного приказа. Когда Иванку, подталкивая бердышами, увели внутрь сруба, бобыль остановился возле узорчатого с витыми столбцами крыльца. Снял шапку, поднял голову на золотые маковки Успенского собора, осенил себя крестом, подумал: "Помоги, осподи, рабу Ивану живехоньким выбраться из лихого места".
С крыльца, позевывая, взирал на Афоню пожилой стрелец в голубом суконном кафтане.
– Чего тебе, мужичок? Али по Разбойному соскучал? Здесь для воров завсегда место найдется.
– Нет уж, уволь, голуба. Лучше попросить ради Христа, чем отнять из-за куста.
– Ишь ты! А отчего тут торчишь?
– Дело у меня, голуба. Пропусти к подьячему.
– Ишь чего захотел. Много вас тут шатается. Ну да бог с тобой - плати полушку и проходи.
– Проворна Варвара на чужие карманы, - выпалил Афоня.
Стрелец посуровел, стукнул бердышом по крыльцу.
– Уж больно речист. Ступай прочь, а то в суд потяну.
Афоня и на сей раз не устоял, чтобы не ввернуть мудреное словцо:
– Богатому идти в суд - трын-трава, бедному - долой голова. Пойдешь в суд в кафтане, а выйдешь нагишом, голуба.
Стрелец оперся обеими руками на бердыш и, еще раз взглянув на чудаковатое лицо невзрачного мужичонки, раскатисто захохотал. Смеялся долго, утирая слезы кулаком, затем вымолвил, покачивая головой: