Горничная Карнеги
Шрифт:
Я подошла к освещенному окошку кассы и спросила кассира:
— Вы не подскажете, как пройти на Семнадцатую улицу?
Он посмотрел на меня с явным неодобрением.
— Вы, что ли, ищете церковь Святого Патрика?
— Да, сэр.
— Я не принял бы вас за католичку. — Последнее слово он произнес так, словно плюнул.
Потрясенная его грубостью — я знала, что в Питсбурге не жалуют католиков, но считала местных людей более терпимыми, чем ирландцы, — я отшатнулась и пошла прочь. Кассир все-таки смилостивился и крикнул мне в спину:
— От платформы налево и прямо по Либерти-авеню. Через пару кварталов увидите пересечение с Семнадцатой.
Выложенная булыжником Либерти-авеню оказалась широким проспектом, таким же людным и оживленным, словно сейчас был не праздничный вечер, а полдень рабочего дня. Свет от уличных газовых фонарей позволял разглядеть
Я чуть не прошла мимо церкви, но все-таки вовремя разглядела круглую, увенчанную крестом башню, почти скрытую зданием склада на углу Либерти-авеню и Семнадцатой улицы. Церковь Святого Патрика, стоявшая посреди многолюдного торгового квартала, представляла собой прямоугольное сооружение из камня и дерева — ничем не примечательное и отличавшееся от других лишь крестом над входной дверью и пристроенной сбоку каменной башней. По сравнению с пресвитерианскими молельными домами Хоумвуда эта церковь казалась простой и невзрачной, однако выглядела гораздо богаче, чем католические церкви у меня на родине. Из-за правительственных запретов на исповедание католической веры в Голуэе наши богослужения проходили в наскоро возведенных, временных, крытых соломой постройках, а то и вовсе под открытым небом — насколько позволяли соображения безопасности. Только в последние годы в Ирландии начали строить более солидные, постоянные католические церкви, но они все равно имели двойное предназначение — служили еще и приютом для местных школ.
По странной иронии судьбы о питсбургской католической церкви — единственной в городе и одной из немногих во всей Западной Пенсильвании — я узнала благодаря миссис Карнеги и старшему мистеру Карнеги. Однажды вечером, еще прошлой зимой, во время обычной деловой беседы моя хозяйка и ее старший сын обсуждали прежнее здание церкви Святого Патрика, располагавшееся на Четырнадцатой улице. Пенсильванская железнодорожная компания собиралась приобрести участок на Четырнадцатой улице для расширения железной дороги, которое, по мнению мистера Карнеги, непременно потребуется Питсбургу по окончании Гражданской войны. По его распоряжению компания приобрела землю на Семнадцатой улице и профинансировала строительство новой церкви Святого Патрика — с тем, чтобы снести старое здание на Четырнадцатой улице и построить на его месте железнодорожный комплекс. Церковь, возле которой я стояла сейчас, открылась для богослужений совсем недавно, 15 декабря, меньше чем две недели назад.
О ее новизне можно было судить по незаконченной грубой внешней отделке и грудам досок и кирпичей вдоль дорожки, ведущей к входной двери. Очевидно, строители торопились завершить основные работы до начала рождественских служб, но стройка еще продолжалась. Впрочем, парадная дверь выглядела полностью готовой: из массивного дуба, с искусной резьбой, представляющей сцены из жизни Христа, и многочисленными навесными замками.
Внезапно я разволновалась. Я не была в католической церкви с тех пор, как покинула Ирландию. Не имела возможности. Все считали меня Кларой Келли, доброй англо-ирландской протестанткой, и поэтому каждое воскресенье мне приходилось посещать службу в хоумвудской пресвитерианской церкви вместе со всей остальной прислугой из дома Карнеги. Поразит ли меня Божий гнев, как грозила нам, девочкам, мама, за неоднократные пропуски воскресной мессы? Я всегда отмахивалась от ее наставлений, полагая их старомодными суевериями, но теперь чувствовала себя неуютно.
На крыльце рядом с дверью лежала стопка газет. Чтобы хоть как-то унять нарастающую тревогу, я схватила один экземпляр. Это был «Католический вестник». Я вошла в вестибюль церкви, пролистала газету и обнаружила, что, за исключением нескольких статей о событиях в разных приходах, основную часть издания составляли объявления от ирландских католиков, ищущих своих родственников, потерявшихся в Америке.
25 июля 1865 года
Разыскивается: Джеймс Ларкин, родом из графства Корк в Ирландии, отбывший в Америку восемь лет назад. По слухам, он проживает или же проживал до недавнего времени в Питсбурге. Любые сведения о его пребывании будут приняты с благодарностью его обеспокоенной матерью, недавно приехавшей в эту
4 сентября 1865 года
Разыскивается: Бригитта Маклири, четырнадцати лет от роду, уехавшая из дома в графстве Донегол в Ирландии три месяца назад и предположительно проживающая в Питсбурге. Любые сведения о ее нынешнем пребывании будут приняты с благодарностью ее матерью, Мэри Доэрти. Просьба писать на адрес отца Райли в Вашингтонском приходе, штат Пенсильвания.
22 октября 1865 года
Разыскивается: Джозеф, сын Майкла О’Нила, восемнадцати лет от роду, который покинул отца на строительстве тоннеля Хусах в 1863 году. Последние сведения о нем поступили от его брата Джеймса, рабочего на Нью-Йоркском канале. Джозеф сообщал, что собирается в Питсбург. Любые сведения о его нынешнем пребывании будут приняты с благодарностью отцом Кондроном в Биверском приходе, штат Пенсильвания.
11 ноября 1865 года
Разыскивается: Джонатан О’Рурк, родом из графства Лимерик в Ирландии, переехавший в Питсбург из Бостона около двух месяцев назад. Его жена и трое детей ныне находятся в Питсбурге без всяких средств к существованию. Любые сведения о его нынешнем пребывании просьба отправлять по адресу: Бичвью-авеню, дом 57, где его отчаявшаяся семья обрела временное пристанище.
Каждое объявление отзывалось в моем сердце пронзительной болью. Ирландские жены, родители, дети, братья и сестры искали своих потерявшихся близких, которые переехали в Новый свет в поисках лучшей доли и канули без следа в нескончаемом потоке иммигрантов, выброшенных на американские берега. Где сейчас Джонатан О’Рурк? Жена и дети сумели его разыскать? Или они умерли в нищете, оставшись без кормильца? Что стало с четырнадцатилетней Бригиттой? Девочка просто трудится не покладая рук в штате домашней прислуги где-нибудь в Сьюикли, не имея свободной минутки, чтобы отправить весточку родным, или же она стала жертвой бессовестных негодяев в нью-йоркском порту? Если у той, другой Клары Келли, чье место я заняла в доме Карнеги, остались родные в Ирландии, стали бы они давать объявления в газеты в надежде ее разыскать? Печальная участь любого из этих бедняг могла постигнуть и меня. Я хотела бы оплакать каждую из этих потерянных душ, но глаза оставались сухими. Слезы лились внутри.
Я толкнула дверь и вошла в сумрачный церковный зал. У алтаря горели тонкие свечи, газовые фонари еле теплились в большой медной люстре, свисающей с потолка. Даже в такой поздний час в церкви были люди: пять человек сидели на деревянных скамьях. Мои ботинки гулко стучали по каменному полу, когда я шла по проходу, но никто из прихожан не взглянул на меня. Все были погружены в свои молитвы. У каждого, кто пришел в храм в такое время, наверняка должны быть очень серьезные просьбы к Богу. Как и у меня самой.
Я попыталась представить, какая атмосфера царила бы в этой церкви, если бы здесь играла органная музыка, — как в тех европейских соборах, о которых писал мистер Карнеги. Его письма содержали прекрасные описания музыки, которую ему довелось услышать в римской Сикстинской капелле, в соборах Франции и Германии, в лондонском Хрустальном дворце. В моей памяти запечатлелись слова из письма, где он рассказывал о праздновании годовщины Генделя в Хрустальном дворце: «Не знаю, как в полной мере передать свои чувства от величия музыки, когда оркестр из почти четырех тысяч музыкантов исполняет ораторию „Израиль в Египте“. Огромное сооружение — площадью около миллиона квадратных футов — из чугуна и листового стекла, построенное для Великой выставки промышленных работ всех народов, содержащее больше стекла, чем когда-либо прежде использовалось при строительстве зданий, как будто пульсировало божественным светом». Как я хотела найти свой божественный свет в этой церкви, пусть и лишенной музыки!
Я присела на скамью в задних рядах и опустила колени на твердый каменный пол. Несколько раз прочла шепотом «Отче наш» и «Аве, Мария» и только потом разрешила себе перейти к личным молитвам. Я просила у Бога защиты для мамы, папы, Сесилии и Элизы. Просила подсказки для себя — как я могла бы помочь им лучше всего. Просила дать мне сил простить папу за то, что он подверг риску всю нашу семью и отправил меня — одну из своих дочерей — на другой конец света, в незнакомый и чужой мир.
Слезы все-таки пролились, когда я задумалась о последнем письме от Элизы и о ее блаженном неведении относительно настоящих причин бедственного положения нашей семьи.