Горничная Карнеги
Шрифт:
— Пожалуйста, назовите меня по имени. Мне необходимо услышать, как вы произносите мое имя вслух. Исполните хотя бы это единственное мое желание.
Такая просьба казалась вполне невинной.
— Эндрю, — прошептала я и почувствовала, как тает моя решимость.
Он притянул меня ближе к себе, я посмотрела ему в глаза, и тут из столовой донесся резкий, чуть раздраженный голос:
— Эндра!
Мы оба застыли.
— Эндра! — Голос стал громче. — Что ты делаешь рядом с кухней?
Его мать. Моя хозяйка. Мгновение, заключавшее в себе столько невероятных возможностей, было упущено.
Глава двадцать пятая
Я всегда думала, что нет ничего более блеклого и унылого, чем ирландская зима. Хмурое серое небо без намека на проблески солнца. Голые ветки деревьев тянутся к этому беспросветному небу. Непрестанные холода и промозглая сырость, от которых не спасает никакое тепло от камина. Но я ошибалась. Нет ничего хуже начала питсбургской зимы после отъезда
Не то чтобы эта зима оказалась суровее предыдущей. Хрустящие морозы, пронзительный ветер и черный от заводской копоти снег — городской смог доходил даже до дальних предместий — были точно такими же, как и в мою первую зиму в Питсбурге. Единственное отличие — отсутствие мистера Карнеги. Только когда он уехал в Европу, я по-настоящему поняла, сколько надежды и света он дарил мне одним своим существованием, даже когда прекратились наши тайные встречи в парке.
Без него моя жизнь превратилась в бесконечную рутинную службу у строгой, требовательной хозяйки, чей характер стал еще тяжелее с приходом зимы.
Лишившись обожаемого Эндры, единственного человека на свете, который мог смягчить ее суровый нрав, миссис Карнеги правила в доме железной рукой и с той же тщательностью и непреклонностью контролировала деловые вопросы семьи. Хотя старший мистер Карнеги оставил младшему брату подробные, четкие инструкции по управлению семейными предприятиями и инвестициями, миссис Карнеги упорно настаивала на том, чтобы вести все дела совместно с ним в качестве соправительницы.
Теперь я сопровождала хозяйку уже не на утренних визитах и послеобеденных дамских чаепитиях с вистом в Хоумвуде, а в разъездах по питсбургским конторам Карнеги. Я всегда находилась рядом с ней на деловых совещаниях по вопросам, связанным с деятельностью «Сайклопс айрон», «Айрон фордж», «Юнион телеграф», «Лохиэль айрон», «Кистоун бридж», «Централь транспортейшн», «Колумбия ол», «Пионер кэул», «Адамс экспресс» и многих других строительных, горнодобывающих, железнодорожных и металлургических предприятий, чьими акциями владели Карнеги. На совещаниях миссис Карнеги лишь молча слушала и не высказывала своего мнения — в присутствии посторонних она умело поддерживала впечатление, что младший мистер Карнеги самостоятельно управлял делами, — но дома, наедине с сыном, ее сила характера и интеллект раскрывались в полной мере. Она ожила в этой новой для себя роли, и я окончательно поняла, сколь потрясающе умна эта женщина. Кроме того, я много узнала о промышленности, действующей в Америке по окончании Гражданской войны.
Отсутствие старшего мистера Карнеги не только способствовало проявлению поразительных деловых качеств моей хозяйки, но и позволило ее младшему сыну в какой-то степени выйти из подчиненной роли. Я не раз слышала, как он возражал указаниям матери в беседах с глазу на глаз. И хотя изначально именно мать подтолкнула его к ухаживаниям за мисс Люси Коулман — все ради блага семьи Карнеги, — теперь младший мистер Карнеги добивался ее руки уже по личным причинам. Они составляли прекрасную пару, и даже со стороны было видно, что эти двое питали друг к другу симпатию и искренний интерес. Совместные семейные ужины Карнеги и Коулманов происходили все чаще и чаще, и я с удовольствием наблюдала, как он проявлял внимание к девушке явно не по принуждению, а по собственному желанию.
В действительности старший мистер Карнеги, хотя и находился в отъезде, никогда не отсутствовал дома полностью. Несколько раз в неделю в «Ясный луг» приходили длинные письма с экзотическими штемпелями на конвертах. Миссис Карнеги и ее младший сын взяли в привычку читать их друг другу вслух после обеда. Моя хозяйка упивалась подробными описаниями путешествия на самом новом и самом быстром трансатлантическом корабле под названием «Шотландия» и смеялась над рассказами старшего сына о поездке в родной Данфермлин, город его детства, который после Америки показался ему «совсем крошечным», — в первую свою ночь там он не спал до утра, распевая шотландские песни в компании родственников. Ее интересовала любая подробность, любой его отзыв о европейских музеях и театрах, концертных залах, ресторанах и архитектурных красотах. Ее сын становился истинным джентльменом, и она, очень скучая по нему, радовалась тому положению, которое он приобрел в этой честно заслуженной поездке, и даже хвасталась им перед хоумвудскими подругами.
Однако мне письма мистера Карнеги не приносили утешения. Наоборот, лишь ухудшали мое настроение. Рассказы о его веселых приключениях, его удивительные впечатления в компании друзей делали мое собственное положение еще более удручающим. И вовсе не потому, что я завидовала. Просто в такие минуты мои чувства к нему вспыхивали с новой силой, как бы я ни старалась подавить их в себе.
— Ты слушаешь, Том? — раздраженно спросила моя хозяйка.
Младший мистер Карнеги неохотно закрыл газету, которой наслаждался у ревущего камина, положил ее к себе на колени и изобразил внимание. Я догадывалась, что его не особенно интересовали эти «путевые заметки», поскольку он регулярно получал от старшего брата отдельные письма с требованиями присылать отчеты о состоянии семейного бизнеса и различными указаниями по каждому конкретному предприятию. Томас Карнеги считал себя человеком, способным принимать самостоятельные решения, и часто не соглашался с твердым намерением брата постоянно реинвестировать принадлежащий семье капитал. Окажись он сам во главе всех предприятий, не раз сетовал молодой хозяин в беседах с матерью, он вел бы дела осторожнее, применяя более консервативный подход: хранил бы часть денег в надежном банке и выплачивал бы накопившиеся долги. Впрочем, он неукоснительно выполнял все распоряжения старшего мистера Карнеги, утверждавшего, что послевоенный период — самое подходящее время для агрессивного инвестирования, потому что потребность в металлах и железных дорогах наверняка
— Я весь внимание, мама, — ответил он.
Миссис Карнеги подозрительно прищурилась.
— Уж не сарказм ли мне слышится в твоем голосе, Том?
Младший мистер Карнеги уронил газету на пол и сложил руки на коленях.
— Конечно, нет. Я тебя слушаю, мама.
— Вот и славно, — с победной улыбкой проговорила она и начала читать вслух.
Дорогие мама и Том!
Сегодня воскресенье, а значит, день литературных трудов, как мы его окрестили. Как вы уже знаете, моя задача — вести подробный дневник путешествий в форме длинных писем домой, и я надеюсь, что стараюсь не зря и вы читаете их с удовольствием.
Мы продолжаем брать континент штурмом. Сейчас мы в Германии, а именно в Дрездене. Мы замечательно ладим друг с другом, и каждый из нас придерживается своей установленной роли. Ванди — наш переводчик с немецкого и мастер на все руки; Гарри — почтмейстер, отвечающий за отправку всех писем и следящий за безопасностью багажа; я — непревзойденный организатор мероприятий и главный энтузиаст, и это подразумевает, что я планирую экскурсии и подгоняю ребят. Они легко утомляются и не могут угнаться за мной, но опять же никто никогда не выдерживал моего темпа, кроме тебя, мама. Как обычно, Гарри и Ванди пытаются утихомирить мою решимость посетить каждый театр, музей, ресторан и прочие примечательные городские места, но их попытки всегда безуспешны.
Мы приехали в Дрезден два дня назад. Удивительный город! Настоящая шкатулка с драгоценностями. Чего стоят его величественные соборы с высокими шпилями и река Эльба, по которой ходят всевозможные суда. Несмотря на присутствие поблизости промышленных предприятий, небо, река и здания здесь не несут на себе закопченных следов прогресса, столь распространенных в Питсбурге. Всегда готовый учиться чему-то новому, нынче я изучаю язык дивной дрезденской архитектуры, особенно — поражающих воображение, часто причудливых зданий в стиле барокко и рококо вроде Coselpalais, дворца Козель. Эти церкви, дворцы и правительственные канцелярии поистине бесподобны. Нигде в Новом и Старом свете я еще не встречал ничего даже близко похожего. Наиболее сильное впечатление на меня произвели две постройки: Sophienkirche, церковь Святой Софии, с ее высокими колокольнями-близнецами, — единственная церковь Дрездена в готическом стиле, возникшая, если верить легендам, в начале XIII века; и дворец Цвингер, возведенный в стиле барокко в XVIII веке. Если бы мне пришлось выбирать в фавориты только одно из этих архитектурных чудес, я, скорее всего, выбрал бы Sophienkirche, потому что там установлен изготовленный мастером Иоганном Готфридом Зильберманом орган, на котором, по слухам, играл сам Бах.
Стоит ли мне рассказать об опере, которую мы слушали в знаменитом Semperoper, дрезденском оперном театре? Пожалуй, раз мы говорили о языке архитектуры, лучше я опишу само здание, безусловно достойное посещения, даже когда в его стенах не звучит великолепное пение. Semperoper по праву считается одним из красивейших в мире оперных театров и объединяет в себе элементы трех разных архитектурных стилей — ренессанса, барокко и возрождения греческой классики; настоящая находка для начинающих учеников вроде меня, которым легче различать стили, когда они располагаются в непосредственной близости друг от друга. Я уже произвел на тебя впечатление, мама, своими познаниями в терминологии искусства?
Ванди с его свободным немецким — поистине незаменимый попутчик. Знание языка помогает не только в изучении искусства и культуры, но и в общении с местными жителями, и я сейчас говорю не об экскурсоводах, которых мы нанимаем для сопровождения, когда приезжаем в какой-либо город. Вчера вечером, после сытного ужина в ресторане, мы пили пиво, как настоящие немцы, и после нескольких кружек вступили в весьма познавательную и оживленную беседу с местным предпринимателем, а Ванди переводил.
Я наслаждаюсь новыми знаниями, которые приобретаю в каждом городе, однако мне не хватает той глубинной связи с местной историей, какую я ощущал в Данфермлине. Там я общался с родными людьми и слушал истории о наших собственных предках — истории настолько живые, что казалось, будто эти самые предки ходили по улицам города еще сегодня. Здесь мы узнаем впечатляющие подробности о людях, с которыми совершенно не связаны, и, хотя это по-настоящему интересно, я не чувствую той сопричастности, какую ощущал в родной Шотландии с ее несравненной историей, традициями и поэзией. Как нам повезло с местом рождения!
Все ли хорошо дома? Как дела у Тома? Как у тебя, мама? Ты по-прежнему посещаешь и устраиваешь чаепития с дамами с Рейнольдс-стрит? Твоя горничная Клара все еще соответствует твоим высоким стандартам? Как поживает она сама?
Миссис Карнеги прекратила читать и посмотрела на младшего сына.
— Как благородно со стороны Эндрю поинтересоваться благополучием прислуги. Ты не находишь, Том? Он мог бы и поберечь место на листе. Щедрой души человек.
Я задумалась над вопросом мистера Карнеги, который, как я доподлинно знала, предназначался для меня. Как я поживаю в эти унылые, блеклые дни без него?
Глава двадцать шестая
Миссис Вандеворт протянула свою чашку Хильде, чтобы та подлила ей чаю. Хильда бросила на меня неприязненный взгляд, видимый только мне. Я уже успела привыкнуть к ее раздражению из-за того, что ей приходилось разливать чай гостям, когда на кухне ее ждала куча работы, а я — этакая белоручка — просто стояла и бездельничала с саквояжем в руках. Может, я и посочувствовала бы ей из-за неравенства нашего положения в доме, если бы она проявила хоть чуточку дружелюбия по отношению ко мне.