Город без людей
Шрифт:
Время от времени возница неохотно взмахивал кнутом и, подержав его несколько секунд в воздухе, медленно опускал на спины лошадей. Собственно говоря, в этом не было никакой необходимости: астматические клячи, хоть и задыхались на каждом шагу, проявляли удивительное рвение. Наверно, им очень хотелось как можно скорее добраться до конюшни.
Наконец возница, видимо, заметил, что я рассматриваю его, и обернулся ко мне с явным намерением поговорить.
— Да простит аллах наши прегрешения, — начал он все тем же хриплым голосом, без всяких вступлений. — Грешно говорить о недостатках покойного, но он был самый что ни на есть
Старик достал из-за кушака грубый деревянный портсигар и протянул мне сигарету. Я чиркнул спичкой, закурил и спросил:
— Ты о ком это?
— Да вон про того, что сзади.
— Кто же там?
— Кто, кто! Кому же быть, как не нашему дядюшке Реджебу.
Я с любопытством оглянулся, но в повозке было темно, и я ничего не увидел.
— Два часа назад помер в касабе, — добавил старик. И туда я его вез... и теперь обратно я везу...
Только тогда наконец понял я к своему ужасу, что в телеге мы не одни, с нами еще покойник. Было от чего прийти в смятение. Но прикинув в уме, что лучше — терпеть такое соседство или опять шагать пешком, я решил не двигаться с места.
— А отчего же он умер?
Возница равнодушно пожал плечами, как бы давая понять, что причина уже не имеет значения, когда результат налицо.
— Кто от чего умирает, все от какой-нибудь напасти, — ответил он. — Вот бедняк — тот всегда от одного: от нищеты... Вчера утром, еще в деревне, бедняге совсем плохо стало. «Ладно уж, — думаю, — сделаю благое дело для этого грешника. Черт с ним, все одно дорога ему в ад». Все-таки мы в одной деревне родились, в одной деревне жили. Совесть-то у меня еще есть... Да только разве я знал, что так получится. Видно, судьба.
— В город возил?
— В вилайет [19] .
— К доктору?
— В больницу... Да не взяли там. Говорят: «Коек нет, подождите несколько дней». Я им: «Смилуйтесь, разве может он ждать, в нем душа еле держится». Где там! Все напрасно, так и не уговорил. Слава аллаху, в больнице земляк оказался, наш деревенский, служителем работает. Он научил уму-разуму. Посоветовал подать прошение губернатору. Больной, мол, в тяжелом состоянии, ждать не может, ну и прочее-разное. Говорит, если сверху приказ будет, тогда сразу возьмут.
19
Вилайет — провинция, губерния, здесь — главный город провинции.
Сказано — сделано. Заплатили лиру писарю, он нам бумагу состряпал. На обороте гербовую марку наклеили за шестнадцать курушей. Шутка ли, сто шестнадцать курушей! И все из моего кармана... На Реджебе-то ничего, что можно было бы продать.
Ну, в общем принесли прошение в канцелярию губернатора. К нему нас, конечно, не пустили, сказали — надо к секретарю. Что ж, можно. Ищем этого начальника, господина секретаря... А он, видишь ли, еще не приходил, до обеда-то у него дела... И неизвестно, когда ждать. Так ничего и не добились. Ну да ладно, решили ждать,
А дядюшка Реджеб в телеге мучается, стонет. «Эх. Реджеб, — говорю я про себя, — это за грехи твои аллах наказание тебе послал. Наверно, и я грешен, коль ты на мою голову свалился».
Заехали мы в садик около здания канцелярии, поставили в уголок телегу. Примостились кое-как, закурили. А Реджеб все стонет да стонет, прямо покою из-за него нет... В общем господин секретарь явился только к третьему намазу [20] . Просмотрел он кое-как наше прошение и чего-то почеркал пером на обороте.
20
Намаз — молитва, сопровождаемая определенными телодвижениями и ритуальными омовениями. Мусульмане совершают намаз пять раз в сутки; третий намаз — послеполуденный.
Помилуй аллах, из-за такого пустякового дела мы восемь часов ждали! Да еще ничего не спрашивай у него!.. Я ему: «Бейим, куда теперь с этой бумагой-то отправляться?» А он как рассердится да как закричит: «Эй, ты, дубина! Чего с глупыми расспросами пристаешь! Неужели я должен часами возиться тут с каждым! А ну, проваливай!»
Выкатился я, трижды три раза раскаиваясь в том, что спросил. «Осел ты, глупый, — проклинал я себя, — думаешь, еще остались на свете дураки вроде тебя, которые делают людям добро?» Ну, да что там, дело сделано, жаловаться без толку.
Подошел к привратнику и говорю ему: «Послушай, земляк, не сердись, ради бога... Читать я не умею. Куда теперь эту бумагу нести? Не покажешь ли дорогу?»
Аллаху было угодно, чтобы привратник оказался тоже неграмотным. Но человек он, видно, был сведущий, каждый день с бумагами дело имел. Долго он рассматривал да разглядывал наше прошение, наконец сказал: «Эту бумагу надо снести в отдел здравоохранения...» — «А где это место, что ты назвал?» — спросил я его. «Это не здесь, туда довольно далеко. Пойдешь сначала через базар, потом свернешь вправо, затем повернешь налево, ну а там уж рукой подать, кого-нибудь спросишь — всякий скажет».
Взобрались на телегу, поехали. Все углы пересчитали блуждая. Наконец нашли. Найти-то нашли, да дверь на замке оказалась. Прохожие объясняют: «В половине шестого все учреждения закрываются». Смотри ты, ну что за напасть на нашу голову!
Делать нечего, надо ждать до утра. Поставили телегу под дерево. Принялись укладываться. Реджеб — в одном углу, я — в другом... Но разве заснешь? Уж я его уговариваю: «Реджеб, ради аллаха, не стони ты, не тяни за душу! Ведь до утра только дождаться, там, глядишь, ты здоров будешь и я спасен». Да разве он понимает? Вижу, не помогают мои уговоры, разостлал я под деревом шкуру, кое-как улегся.
Реджеб стонет, я вздыхаю. Реджеб охает, я ворочаюсь... Вот так утра и дождались.
В отдел я вместе с уборщиками зашел. Целый час караулил, наконец какого-то пожилого мужчину увидел. Я к нему, а он ворчит: «Послушай, ты чего ни свет ни заря сюда заявился? Не даешь человеку за стол сесть и дух перевести!» Но я и внимания не обращаю, сую ему нашу бумагу.
Взял он ее нехотя, посмотрел, повертел. «Все хорошо, — говорит, — но к ней еще справка о бедности требуется. Откуда мы знаем, нуждаетесь вы или не нуждаетесь, бедные или богатые?»