Город из воды и песка
Шрифт:
Утром его встретило: «Утречка», — от Саши, с сердечком.
«Доброго», — подмигнул на это Никита.
Утречко от Сашиного «утречка» сразу заиграло свежими красками. На все лады.
«Я еду в студию. Знаешь, что у меня сейчас играет?»
«Вообще без понятия».
Саша скинул видео — Wonderful Life?, Black. Войнову даже не надо было слушать: он, конечно, знал её преотлично. Одна из лучших песен форева. В голове само заиграло прекрасно-пронзительное, горестное, но с обязательной выстраданной огромной надеждой, что не нужно скрываться и никуда убегать — ведь жизнь так чудесна! И ни смеяться, ни плакать не надо — жизнь восхитительна! Даже если сейчас ты совсем
Как он узнал?! Саша? Господи! Вот именно этим утром. Сейчас. Когда он становился таким близким… Тем самым человеком… Войнов чуть не разнюнился. Он поставил мысленно большую жирную зелёную галочку на этой песне, на этом клипе, на этой Прекрасной жизни. Он мысленно окрестил её — «нашей песней».
Набрал в ответ: «Ох, Саня! Ты это специально?»
«Конечно нет».
«Шедевр на все времена. Хочешь она будет нашей песней?»
«Хочу. Но она грустная».
«Она честная. Она о надежде, Саня. О большой-пребольшой, огромной надежде».
Ни с кем из войновских бывших невозможно было поговорить о музыке, да ещё о такой, не из «нулевых», а всякой, разной, потрясающей, дикой, провокационной, олдовой, не популярной, забытой. О книгах вообще можно было не заикаться. Понятно, что никто не обязан, да и не судят человека по… Хотя, с другой стороны, это же наполнение, кругозор как-никак, это то внутреннее, за что приходится, за что все привыкли цепляться. Войнов невольно вспомнил: Стёпка не знал английский, слушал русских рэперов (что это? гспди!), Митенька, кажется, вообще ничего не слушал, Глеб (был он давно, но под категорию «отношения» всё ж таки подходил) потреблял что-то ванильно-попсовое, то, что из каждого утюга. Как и о чём с ними было говорить? Ведь надо как-то к человеку прикоснуться, чтобы состоялся этот контакт, чтобы процесс пошёл. И чтобы не сексом единым. Не протеиновыми коктейлями и не модными штанцами в облипку, не баблом, не тачками, не тунц-тунц вечеринками, не гламурными подружками, не турциями с египтами. Не всем вот этим вот: наносным, статусным, показным, бессмысленным. Другим же чем-то, правильно?
С Сашей — удивительно — всё выстраивалось само, на подкорке. Было легко и понятно, как с самим собой. Порой понятно совсем по мелочам, по намёкам, отдельным словам, фразам, интонациям в голосе. И это так быстро случилось. Сразу же. С первого разговора. Со всех этих хохм и шуточек. И вот теперь они где-то, на каком-то этапе их уже - теперь можно сказать абсолютно уверенно — отношений. Какие они будут? Что с ними будет? Всё начиналось как внезапное, несерьёзное, странное. И стало выливаться во что-то всё ещё не до конца понятное, но уже такое прекрасное, трепетное, нужное. Теперь только бы ничего не испортить, не подгонять, не форсировать. Ждать. Как это сложно! Просто уметь ждать.
* * *
На работе, когда выдалась минутка, Войнов залез в сеть, нашёл одного художника, на которого был подписан. Naolito рисовал комиксы, которые можно было обозначить одним словом «cute»?. Да у него и страничка так называлась — The cute side of life?. Картинки были умилительные, славные, ми-ми-милые. И Войнов отлично помнил, что у Naolito есть няшные авокадо, просто до отсыхания печёнки ми-ми-мишные, а ещё помнил, что можно заказать мерч. По ссылке он перешёл в магазин и накидал в корзину всего: брелок с авокадой, авоську с авокадой (Санька в магазин будет бегать, чо; ну или книжки в ней таскать), магнитик с авокадой, футболку с авокадой (размер Санин Войнов теперь
Ближе к обеду послал Саше голосовое, что-то вроде ответа на то голосовое с Кавафисом:
— Он вышел из конторы, где работал кем-то
довольно незначительным, за мизерную плату
(лир восемь в месяц, вместе с премиальными),
убийственное завершив корпенье,
до вечера, согнувшись, просидев:
он вышел где-то в семь часов и медленно
по улице поплёлся. Интересный,
красивый парень: по нему заметно было,
что он достиг расцвета чувственности.
Он в прошлый месяц двадцать девять лет отметил.
Слонялся он по улице, по жалким тротуарам,
ведущим к дому, где снимал он что-то.
С витриной поравнявшись магазинчика,
где продают поддельные вещички,
так, разные дешёвки для рабочих,
увидел он лицо, увидел тело
и, будто кто толкнул его, вошёл
и стал платки рассматривать цветные.
О качестве платков спросил он
и о цене, но голосом придушенным,
почти захлёбывающимся от желанья.
Такие ж точно были и ответы,
рассеянные, приглушённым голосом,
согласье подразумевающие.
Они всё говорили о покупке — но
с одним намереньем: чтоб руки их касались
поверх платочков, чтобы лица их и губы
сближались как бы невзначай
и бёдра сталкивались на мгновенье.
Урывками, тайком, чтоб не заметил
владелец магазинчика, сидящий в кассе.
Ответ пришёл не сразу, а только где-то через полчаса (наверное, Саша был занят):
«Хочешь оставить меня без куска хлеба? — Подозрительный смайлик. — Не думал сменить профессию? Отлично получилось. Очень красиво. — Сердечко. — Мне казалось, ты выбрал бы что-то другое. Перевязанное плечо, например».
«Слишком много крови. И любви. Никогда ничего не нужно слишком. Нужно в самый раз. Посерединке».