Город из воды и песка
Шрифт:
— Знакомо…
— Саш, а ты где-нибудь учился? Учишься? — решил поменять тему Войнов. Нужно было переключиться. И поскорее.
— Учился. Кафедра английской филологии.
— Да ладно? Правда? Мне Ренат, это друг мой, так и сказал — филолог, мол, твой Саня.
— Я бросил после третьего. Не видел смысла… И там причины были. В общем, считай, что неуч. Обломовщина.
— Это не главное, — сказал Войнов.
— А что главное? — спросил Саша.
— Какой ты есть. Что из себя представляешь. Что умеешь и знаешь. Насколько ты цельный и мудрый внутри. Насколько ты готов жить и учиться, не стоять на месте, видеть и впитывать. Отдавать и получать.
— Возможно, как раз со всем этим у меня и проблемы, Никит…
— Я так не думаю. Правда, не думаю.
— Ты слишком добрый, Никита.
— Дело не в этом. Я просто знаю. Я тебя вижу. Я чувствую.
________________________
? Прекрасная жизнь (англ.).
? Милые, ми-ми-мишные (англ.).
? Ми-ми-мишная сторона жизни (англ.).
4 К. Кавафис «Спросил о качестве», пер. В. Некляева.
Глава 11. А в радужных единорогов влюбляются? В Амстердаме если только...
Было около девяти, когда Саша прислал своё первое утреннее сообщение. Войнов вышел в полотенце из душа и, взяв в руки телефон, увидел уведомление.
Он открыл Вотсап и не сразу поверил глазам: Саша прислал фотку! Свою! Ладно, ладно, не целиком, конечно, только картинку на футболке, принт на груди. Но это такой шаг — ого-го! Можно сказать — шажище!
Войнову ничего не оставалось, кроме как снова умилиться до самых пяток. Он прям почувствовал, как рот разъезжается в глуповатой, но ужасно счастливой улыбке — от уха до уха. На Саниной футболке мультяшный единорог с радужной гривой выделывал дэб?. И у Войнова помимо умиления возникло и ещё одно, совсем-совсем непреодолимое желание — затискать, зажамкать, зацеловать, уткнуться в эту футболку носом, втягивать Сашин запах и целовать его плечи прямо через футболку, мурлыкать и урчать в эту футболку с радужным единорогом.
«Бодрого утра! — прислал Саша в качестве подписи под снимком. — Месяц гордости, как-никак».
«Санечка! Пур-р-р! Можно я не пойду на работу? Приезжай ко мне, а? Я затащу тебя в кровать всеми правдами и неправдами и не выпущу до самого вечера».
«Так, значит, ты там ещё валяешься? А я тут весь уже на ногах. Еду в студию».
«Ты в метро?»
«Угу».
«Не боишься в таком пропагандирующем виде по метро шастать?»
«Я же сказочный единорог. Кто меня обидит?»
«А если дети приставать начнут?»
«Им нельзя ко мне подходить. 18+. Пусть держатся на почтительном расстоянии».
«Хорошо быть ребёнком…»
«Это ещё почему?»
«Потому что когда ты вырастаешь и однажды утром видишь своего парня в футболке с радужным единорогом, то мысли у тебя только об одном. И это не мультики».
Войнов послал рыдающий смайлик.
Войнов написал «своего парня» — и мог бы удалить, исправить на что-то более нейтральное (он же видел, что отправляет!), но не стал. Он хотел это обозначить. Хотел дать понять и себе, и Саше, что вот — то, что между ними, он чувствует именно так. Он готов, он уже совсем созрел — для отношений. Он как авокадо с мягкой, маслянистой, податливой серединкой — и что ты хочешь с ним делай: выскреби ложкой, соли, перчи, нарезай, мни вилкой — только уже что-нибудь делай! Пожалуйста…
Саша уточнил:
«Э-э-э… Сходить с ним на гей-парад?»
«Лучше, Санечка. Быстрее, глубже, сильнее. Раньше это называлось — валить и трахать. Как сейчас — без понятия. Но я согласен и на гей-парад, и на гей-параде, и на Марсе с Венерой, и на краю света, и
Строчка «печатает» затрепетала, запрыгала туда-сюда. Прошло, наверное, с минуту, но Войнов получил только:
«Хм-м-м…»
Правда, чуть позже, спустя ещё минуту-две — фотографию. Чуть ли не половину лица (ну как тут не вспомнить опять авокадо — чёрт!). Краешек ухмыляющегося рта (аллюзия на войновскую фотографию с бородой), щека, ухо, глаза (ох как жаль!) скрыты за стёклами солнечных очков, красная бейсболка с большим козырьком. Войнов чуть не задохнулся от восторга. Чем заслужил он столь щедрые дары? Увеличив фотографию, Войнов смог понять, что губы у Саши чувственные, сочные, совсем не тонкие. На щеке четыре маленьких родинки — он пригляделся — образуют ромбик (чёрт, чёрт, чёрт!), линия челюсти ещё не резкая, юношеская, мягкая. В мочку уха продето серебристое колечко. Волосы, прижатые кепкой, подвиваются за ухом и перед ним — не тёмные, но и не светлые. Не совсем такого оттенка, как у Войнова, не вполне тёмно-русые. Может быть, светлый шатен? Бывает так?
«Саша, Саша, Саша… Это же запрещённый приём. Ты в курсе?» — отправил Войнов.
Он встал у зеркала, пошире расставив ноги. Сместил камеру так, чтобы в кадр вошли только бёдра и живот над полотенцем (Саня ведь абсолютно точно хотел бы получить его сикс-пэк), ну и самое главное — член, оттопыривающий это самое полотенце. Нажал на кнопку. Снимок улетел к Саше с подписью: «И что мне теперь с этим прикажешь делать?»
Войнов ещё и представил, как Саша открывает его снимок в метро, а там люди, и кто-то может заглянуть через плечо — о-ох, блядь! Член напрягся ещё сильнее. Встал, как у подростка — быстро, болезненно и намертво, хоть гвозди забивай.
Строчка «печатает» какое-то время оставалась неактивной, потом вновь задёргалась.
«Никак не подождёт до вечера?» — спросил Саша.
«Уже никак», — ответил Войнов.
«Хочешь, я возьму в рот?»
Войнову мигом стало жарко, кровь прилила к щекам. Он подумал о Сашиных губах и о том, как Саша там будет, в метро — вряд ли он мальчик-кремень из железа и стали.
«В метро мы этого ещё не делали. Ха-ха! Общественное место же. Сможешь себя контролировать?»
«Нет. Не уверен».
«Значит, лучше не надо».
«Мне хочется».
«Придётся потерпеть до вечера, сладкий. А я в ванную».
«Подожди. Стой. Я выйду на следующей станции. У нас туалеты поставили, на всей ветке. А потом вернусь и поеду дальше. Мне всего-то три остановки осталось».
«Перестань. Я сам справлюсь. Опоздаешь».
«У меня есть в запасе минут двадцать. Я рано выехал. Не отключайся. Я уже выхожу».
Всё это казалось безумием, чистым кристальным безумием. Сумасшествием. Непреодолимостью. Необратимостью. Невозвратностью.
Прошла минута или чуть больше, когда Саша наконец написал: «Я на месте. Сейчас перезвоню».
Войнов успел воткнуть в уши наушники и переместиться в ванную.
Саша перезвонил. И голос был неровным, взбудораженным, прыгающим.
— Хочу тебя. Господи, как я хочу тебя, — шептал он лихорадочно. — Меня так накрыло, пиздец просто… Выеби меня в рот. Посильнее… Никитушка… Сильнее. Чтобы я задохнулся. Чтобы выступили слёзы. Прижимай меня к себе. Держи за волосы. Сжимай крепче, не бойся. Вставь мне, до самого горла. Хочу взять до конца, до основания. Чувствовать твой член нёбом, языком, горлом. Ласкать его, лизать его, обхватывать. Хочу заставить тебя стонать. Кричать. Никита… Боже, ты прекрасен… Ты бесподобен… Что ты хочешь, чтобы я сделал?