Город из воды и песка

Дивайн Мелина

— Ты всё собрал?

— Да, — Саша кивнул на рюкзак.

— Сейчас поедем, значит. Покажи мне только свою комнату. Вот, значит, где ты работаешь. Вот она — святая святых, где ты своим голосом разные божественные штуки проделываешь? — поинтересовался Войнов, подходя к большому Сашиному столу с компьютером, микрофоном, всякими другими девайсами и прибамбасами для озвучки техническими. — Можно я сяду? — спросил он, кивнув на большое кожаное кресло на колёсиках.

— Конечно, — разрешил Саша.

— Хочу себя боссом озвучки почувствовать.

Войнов

опустился в кресло, покрутился немного. Удобно. Хорошее у Сашки место рабочее. Войнов бы от такого тоже не отказался. На столе по левую руку стояли две фотографии: одна — мамина, другая — общая, где они все вместе, семьёй были сфотографированы в горах где-то. Войнов вгляделся в фотографии, сказал:

— Мама у тебя очень красивая…

Саша был похож на неё: волосами кудрявыми, выражением лица, чертами — такими же тонкими.

— А это вы где? — спросил Войнов про вторую фотографию, которая в каких-то горах была сделана.

— Это в Крыму. На Белой скале. Не был там?

— Нет. Не случилось как-то. Может, свозишь меня как-нибудь?

— Да запросто, — пожал Саша плечами.

Войнов опустил взгляд вниз, под стол — ему показалось, мелькнуло что-то. Ну точно же! Морда кошачья! Как Войнов забыл про Сильвера-то!

— Эй, дружище, — позвал Войнов. Кот помедлил, крутанул хвостом, на Войнова смотрел, но подходить не спешил. — Я про тебя и забыл совсем.

— Он у нас с характером, — предупредил Саша. — Вряд ли подойдёт.

Войнов наклонился, протянул под стол руку. Сильвер тихо так, с достоинством приблизился, понюхал пальцы, а потом внезапно Войнову о ладонь потёрся.

— Зря ты на животное-то, Санечка, наговариваешь. Мы уже общий язык, видишь, нашли?

— Ну блин! Он у нас к чужим не подходит обычно.

— А я разве чужой? Я уже свой весь. Да, дружище? — обратился Войнов снова к Сильверу. — Иди, почешу ещё. От хозяина, небось, ласки-то и не допросишься.

* * *

Дома ночью долго не спали. Первый раз занимались любовью, видя друг друга и чувствуя, не спеша, вдумчиво. Войнов любил Сашу и больше не сдерживался — можно было целовать, гладить, прикусывать, любоваться тонким восхитительным телом, слышать, как Саша стонет и называет его по имени. Можно было отдаваться, лицом к лицу, подставляя губы, лоб, щёки под поцелуи и получить на излёте, на пике, когда невозможно не признаться, не вскрикнуть: «Я люблю тебя!»

У Саши после любви, после слияния и соития тело было расслабленное, негой омытое, чистое, тонкое, родное, прекрасное. Они с Войновым лежали рядом, одним одеялом укрытые, и в свете ночника Сашины плечи, предплечья, грудь бесконечно манили к себе: прикоснуться, погладить, обвить рукой; головой, щекой, губами прижаться. Войнов себя и не сдерживал: целовал, обнимался. Саша только тихонько посмеивался и сам время от времени прижимался, притискивался: бедром, боком, плечом или всем собой — тянулся руками к Войнову, говорил мягко, певуче, растроганно:

— Офигеть

ты обнимательный, Никитушка. Мне так хочется тебя — всего-всего! Слышишь, Никит? Я люблю тебя очень… Мне так любить тебя нравится…

— А мне-то как, сладенький! — соглашался, кивал Войнов. Он искал и неизменно находил на ощупь Сашину руку, прижимался к ней, в ладони стискивал: они переплетали пальцы и так оставались какое-то время, счастливые, единые, цельные, любящие, любимые.

— Ты похудел как будто, Никит, — заметил вдруг Саша. — Или мне кажется? Пил из-за меня опять?

— Пришлось, — пожал плечами Войнов. — А что оставалось-то?

— Простишь меня? В последний раз…

— Точно в последний?

— Угу. Клянусь авокадами, — кивнул Саша решительно.

— Ну раз авокадами — тогда ладно, конечно. Зато я Вольфу мужика подогнал отличного! Прям не выходя из запоя, — похвастался Войнов.

— Ну хорошо хоть снова не трахался…

— А ты ревнуешь? Ревнуешь, Сань? — Войнов привстал, повернулся, Саше в лицо посмотрел и потом потянулся к нему, обнял, прижался.

— Да нет вообще.

— Ни капельки?

— Ну ладно — совсем чуть-чуть.

— А вот и не надо! У Вольфа теперь мужик — мечта просто! Бразилец! Капоэйру преподаёт. Ты представь только. Круто? М-м-м?

— Только мужик этот сногсшибательный с Вольфом в Гамбург вряд ли поедет. А ты вот — поедешь. А ты тоже, блин, Никит, сногсшибательный. А мне что делать? Столько месяцев здесь одному куковать?

— Ну поехали со мной, Сань! — Войнов оторвался от Саши и в глаза ему, любя, пламенея, уставился. — Визу тебе сделаем. Нет проблем никаких! Поедешь со мной, м-м-м? Или, хочешь, я вообще никуда не поеду? Пошлю на хер Тёмыча. Хочешь, Сань?

— С ума сошёл? — остановил Войнова Саша. — Как ты можешь не ехать? Поезжай обязательно! Не говори глупостей.

— Значит, со мной поехали! Ну, пожалуйста! С тобой хочу! Не могу расставаться сейчас. И так столько времени порознь пробыли… Сашенька мой… Санечка…

— Ладно… Чего-нибудь, значит, придумаем…

— Правильно, Сань! Книжки можно и в Гамбурге начитывать, — кивнул Войнов, обрадованный. — Делов-то?

Потом ещё проговорили, лёжа в постели, часов до трёх, наверное, и смотрели друг другу в глаза, не могли насмотреться, прикасаясь время от времени пальцами к лицу, плечам, предплечьям. Наконец заснули — Войнов, кажется, первым в объятья к Морфею отправился.

И проснулся первым тоже. Осторожно с кровати поднялся. Принял душ. Пошёл на кухню — посмотреть, что соорудить на завтрак. Он не знал, что Саша на завтрак ест, что ему вообще можно, а что нежелательно, но помнил точно, что авокадо-то Саша любит и обожает.

Войнов вытащил из ящика не просто авокадо, а целого гиганта! Решил гуакамоле заморочиться. Тут и Саша на кухне как раз нарисовался, спросонья встрёпанный, в футболке своей с авокадами. Ужасно няшечный. Он подошёл и поцеловал Войнова в щёку, прижался к спине сзади, тёплый, довольный, совсем родной весь. Шепнул: