Город заблудших
Шрифт:
– Кто это, Джо? – спрашивает Мариэль.
Джаветти улыбается ей:
– Сандро Джаветти. – Он ухмыляется, будто успел пошутить. – Мы с твоим мужем, можно сказать, близки.
Она встает и подходит ко мне, становясь помехой на линии огня раньше, чем я успеваю что-нибудь сделать.
– Вы можете ему помочь? – спрашивает она у Джаветти. – Он пришел домой уже таким. Я не знаю, что делать.
Джаветти сдвигается в сторону. Мы держим друг друга на мушке. Он качает головой:
– Нет. Я надеялся, что в этот раз будет
Мариэль выглядит еще более растерянной, чем раньше.
– Это ты с ним сотворил, – говорю я, утверждая, а не спрашивая. И тут меня осеняет. – С кем еще? Те ребята, которые работали с тобой. Ты и одного из них пытался довести? Только он прикончил себя раньше, чем ты до него добрался?
– Я тут не для того, чтобы вести беседы. Только заберу то, что мне принадлежит.
Я оборачиваюсь на диван. Смотрю на то, что когда-то было Хулио, а теперь хватает воздух, клацая зубами.
– Нет, – говорю я. – Его ты никуда не заберешь.
Джаветти театрально вздыхает:
– В таких ситуациях говорят «через мой труп»? Мы это быстренько можем устроить.
– И что? Перестреляем друг друга? Ты продырявишь меня, а я тебя?
Джаветти раздумывает.
– Ты прав, – говорит он. – Хулио, убей его.
Хулио бросается вперед с дивана с нечеловеческой скоростью. Я уворачиваюсь и успеваю проделать у него в груди две дырки, из которых не течет кровь, но в которые могли бы пройти поезда. Глушитель превращает выстрелы в глухие удары. Но Хулио даже не замедляется.
Мариэль кричит и бежит к нему. Он отталкивает ее с такой силой, будто он чертов бульдозер. Она впечатывается в стену, и я слышу треск костей, словно они из стекла.
За секунду понимаю: приоритеты изменились. Поворачиваюсь к Джаветти, но он уже на мне. Старикан передвигается, как долбаный ниндзя. Выбивает пушку из моей руки. Я бью его левой, но он успевает увернуться, как будто ему двадцать.
Бьет пинком в больное колено. Сухожилия рвутся, коленная чашечка вылетает. Я падаю на пол, захлебнувшись в агонии, но успеваю засветить Джаветти в челюсть. И в этот момент меня хватает за горло Хулио.
Отрывает от пола. Трясет, как пес плюшевую игрушку. Мне не хватает воздуха. Я его колочу, но без толку. Вырываю кусок шероховатой кожи на горле, но ему насрать. Он сдавливает мне трахею, и я не могу его остановить.
В легких дикая боль. Я чувствую, как выкатываются глаза. Давление в голове настолько сильное, что у меня ощущение, будто я горю. Горит лицо и грудь. В глазах темнеет, по бокам – все оттенки серого. Не осталось ничего – только тщетные попытки вдохнуть еще хоть раз.
И за тысячу километров отсюда я слышу, как смеется Джаветти.
Глава 4
На меня льется вода, и пара секунд уходит на то, чтобы вспомнить: я не в тюрьме.
В девяностых я три месяца просидел в окружной тюряге за вооруженное нападение, однако суд присяжных так и не пришел
Вокруг серо-зеленая промышленная краска, грязный белый кафель. Когда я открываю глаза, передо мной как будто сверкают кадры из прошлого.
– Проснись и пой. – Джаветти бросает на пол пустое ведро, а я сплевываю воду.
Руки прикованы у меня над головой к обломку душа, который торчит из куска кафеля на стене. С потолка свисает одна-единственная голая лампочка. Она мигает, освещая помещение тусклым желтым светом.
Стены расписаны матами, на полу – битые бутылки и ампулы. Здесь воняет, как будто здоровый кусок мяса слишком долго провалялся в отключенном холодильнике.
Последнее, что я помню, – это как Хулио сдавливает мне трахею, легко, как переспевший помидор. Дышать стремно, воздух поступает как-то неправильно. Что-то не так со звуками в этой комнате, но я пока не понимаю, что именно. Может быть, дело в странной тишине.
Вспоминаю свои раны, но ничего не болит. Ни горло, ни колено. Даже боль от старых травм, которую я привык не замечать, испарилась. И это подозрительно. Что за фигня со мной творится?
Я дергаю наручниками, только чтобы чем-то занять мысли и не думать о призрачных шансах сделать отсюда ноги.
– Прости, сынок, но это полицейская штуковина. Так запросто не открыть.
Джаветти приседает на корточки, но слишком далеко, чтобы я мог до него добраться. В тусклом свете он кажется больным. На нем голубая рубашка-поло, летние брюки и мокасины без шнурков. Если бы он не держал в руке «Беретту», а его взгляд не казался взглядом шизика, то вполне сгодился бы мне в дедушки.
– Как ты себя чувствуешь? А то я все ждал, когда же ты очнешься.
– Пошел ты. – Я снова дергаю наручниками. Можно подумать, от этого есть хоть какой-то толк.
– Какая жалость! Я надеялся на большее. Впрочем, то, что ты вообще говоришь, хороший признак. Давай попробуем по-другому. Какого черта надо Саймону?
Я показываю ему средний палец. Вдруг с первого раза он меня не понял.
– Любопытно. В этот раз все иначе. И это хорошо. Может быть, мне сказать «пожалуйста»?
Не меньше минуты я молча пялюсь на него, и с каждой секундой старый козел становится все счастливее. В конце концов, я открываю рот. Может быть, хоть немного испорчу ему настроение.
– Саймон не посылал Хулио тебя убить. Только поговорить. Хотел узнать, что случилось с ребятами, которых он тебе дал.
– Только поговорить, – усмехается Джаветти. – Ну конечно. И поэтому послал ко мне громилу с топором. Прямо как в Лондоне. – Он кривится, чем сильно напоминает мне Саймона. – Но я не держу злости. Все это дела давно минувших дней. Твой Саймон – очередной британец-идиот. Его люди мертвы, и он знает почему. А как насчет тебя? Думаю, рано или поздно ты тоже пришел бы ко мне «поговорить»? Нет, ни хрена в этом мире не изменилось.