Горящие сердца
Шрифт:
— А вы ничего не записываете, товарищи руководители? Я у вас обоих что-то блокнотов не заметил. Или память у обоих такая, что никогда не подведет? Дел-то много, так все и держите в голове до мелочей?
Асхат смутился, а Сокуров улыбнулся:
— Критика в точку, товарищ секретарь, обзаведемся блокнотами.
— Погода того и гляди испортится надолго, — обеспокоенно смотрит на предвечернее небо Батыр. — Надо все силы сейчас бросить на те работы, которые невозможно выполнить зимой. С людьми надо быть постоянно, вовремя приходить им на помощь. В райком звоните, если
— Батыр Османович, бывает и нужно, но неловко как-то беспокоить. — Сокуров разводит руками.
— Когда Азамату требуются самые обыкновенные гвозди, он тут же звонит мне, — смеется Батыр. — Чего стесняться? Вы же не для себя просите. Впрочем, и по своим делам нечего проявлять ненужную застенчивость. Ну, до свидания! Ты, Асхат, старайся бывать на всех участках почаще. Надеюсь, теперь-то не придешь ко мне с тем, с чем в прошлый раз приходил?
Асхат густо краснеет. В прошлый раз — это когда он после первых дней работы на стройке, после первых, казалось, таких ужасных и непреодолимых трудностей в организации быта рабочих, кинулся в райком и просил, умолял Баразова освободить его от работы. Чем подводить райком и позорить себя, лучше сразу уйти.
Баразов тогда долго смотрел Асхату в глаза прежде чем заговорить.
— Трудностей испугался? — сказал наконец он тихо.— Если бы те, кто делал революцию, пугались трудностей и бросали свое дело, отказывались от поручений партии, не было бы революции. Ленин воспитывал в своих товарищах по партии стойкость, мужество, упорство в достижении цели. И они боролись за нашу сегодняшнюю жизнь, не отступая ни перед чем. А мы, выходит, что же? Не смогли сразу обеспечить рабочих жильем — бежать со строительства? О нас заботятся партия и правительство, о нашем народе, а мы откажемся пойти навстречу этой заботе? Нет, джигит, так дело не пойдет! — Батыр встал и твердо ударил ладонью по столу. — Без трудностей работы не бывает. Надо их преодолевать! — Последнее слово Батыр произнес по слогам.
Никогда не забудет Асхат об этом разговоре. И чем больше погружается он в свою работу, тем чаще вспоминает тот разговор с Баразовым, — секретарь райкома еще долго тогда толковал с ним, делился своим опытом. Работа на строительстве стала для Асхата вторым институтом, академией жизни...
Адемей спустился с гор в аул дня на два: помыться, белье сменить. Привел себя в порядок к вечеру, а наутро пошел пройтись, людей, как говорится, посмотреть и себя показать. Возле правления колхоза обычно собирались старики для ежедневной неторопливой беседы. На этот раз привычное течение разговора нарушил спор Ачахмата с Конаком. Адемей еще издали увидел, что эти двое пререкаются, а прочие внимательно следят за ними. Адемея даже заметили не сразу, а когда заметили — приветствовали радостно и горячо. Конак и Ачахмат обняли его.
— Ты совсем запропастился, — сказал Конак, доставая свою знаменитую трубку — подарок Асхата.
— Где там, мы все больше тут поблизости, не то что вы, в Мескуа побывавшие, — ответил на это Адемей с шутливой почтительностью, произнеся слово «Москва» так, как обычно выговаривает
— Да, мы с ним только что об этом говорили и даже поспорили, — вставил слово Ачахмат.
— Ясное дело, у Конака никакой разговор без Мескуа не обходится, — продолжал Адемей. — «Я видел в Мескуа...» Вот и толкуй с ним.
— Ты, Адемей, смеешься. — Конак не спеша набил трубку табаком, поудобнее уселся на камне. — Но я, клянусь аллахом, видел в Мескуа баранов-производителей ростом, ну, можно сказать, с ачахматова двухгодовалого бычка. А шерсть? Поверишь ли, запустил я руку в эту шерсть, а она чем к корню ближе, тем золотистее.
— Бараны белые? — спросил Адемей.
— Белые.
— И длинная шерсть?
— Длинная. Как бы вам объяснить? Ну, с четверть длиной будет, пожалуй.
— Вот это да! — удивленно промолвил кто-то из стариков.
Адемей вспомнил недавний свой ночной разговор с Салихом.
— А на копыта ты, Конак, не посмотрел?
— Нет, а зачем? Копыта у всех овец одинаковые.
— То-то что неодинаковые, мы как раз об этом и думаем.
— Какая может быть разница?
— Такая, что не у всех пород копыта приспособлены для жизни в горах. На камнях наши овцы сбивают копыта, а в сырость они у них преют.
Старики словам Адемея немало удивились, даже Ачахмат пробормотал негромко, что шестьдесят, мол, лет чабанил, а такого, не знал.
— Ты когда, Конак, в аул приехал? — спросил Адемей.
— Вчера, как и ты. Сегодня хочу вернуться. Жду ребят, за фруктами послал.
— Сено-то как у вас? Заготовили много? Как выпасы?
— Сена много. Пять скирд больших поставили, спасибо колхозникам. Сено хорошее. Кормовой свеклы, силоса в бурты заложили тоже много. Кормов хватит, теперь все зависит от нас. Фаризат как стала заведующей, дела пошли на лад. Я такой дотошной в работе девки, ей-богу, за всю жизнь не видал, а она у меня, жизнь-то, долгая, как вы знаете.
И Конак важно выпустил из своей трубки целое облако дыма.
— Бросил бы ты это дело, дым, как от кизяка! — поморщился Адемей, отмахиваясь.
— Тоже скажешь — от кизяка. Знаешь, откуда у меня эта трубка?
— Купил, наверное, в Мескуа? — кольнул Адемей.
— Нет. Я таких и не видел там. Это Асхат, хороший наш Асхат привез мне.
— Привез бы чего-нибудь получше!
— Помилуй, что может быть лучше для такого старика, как я?
— Я к тому, Конак, и веду, что пора тебе бросать табак.
— Если мне бросить курить да работать, тогда ложись и помирай. Сто лет курю
— Ну это ты хватил лишку! — покачал головой Адемей.
— Сто не сто, а шестьдесят будет. С шестнадцати лет, как батрачить пошел, так и курю. Посчитай сам.
— Не спорь, Адемей, — снова вмешался Ачахмат. — Даже я не помню, когда он не курил.
Старики засмеялись.
— Ну что, веришь теперь? — И Конак поднялся со своего камня: подошли ребята, которых он посылал за фруктами.
Ребята нагрузили ишака и лошадь, на которой приехал пастух. Конак сел верхом и, погоняя перед собой осла, двинулся в путь. После его отъезда старики примолкли.