Господин следователь. Книга пятая
Шрифт:
— Выводи!
Я потянул вверх край саней — тяжеловато, блин, и лошадь, вполне свободно вытянула груз из ловушки. Конечно, надо было самому взять кобылу за уздцы, а пусть бы хозяин сам корячился, но чего уж теперь.
Мужик, уложив мешки с зерном на место, принялся собирать дрова в охапку и бормотать:
— Барин, благодарю покорнейше. Все она вытянула, а ты меня в каталажку хотел отправить.
— Дрова на место отнеси, — только и сказал я.
Приглядев, чтобы крестьянин сложил дрова обратно в поленницу — недосмотришь, так ведь оставит посредине двора, сказал:
—
— Понял барин, все понял… — затараторил мужик. Посмотрев за мою спину, где валялся кнут, но не рискнул забрать, только вздохнул и повел лошадь по улице, приговаривая:
— Пошли, милая, недалеко осталось.
Мне стало грустно. Знаю, что повел себя глупо. И что сегодня-завтра мужик позабудет о моих угрозах и опять примется лупить лошадь. И что не только лошадей бьют смертным боем, но и жен с детьми.
Ну да, я все понимаю. Мужик, которого унижают, срывает злость на своих родных и близких, а еще — на беззащитных животных.
Еще было противно за самого себя. Все я знаю, но еще знаю, что ничего не смогу исправить.
— Иван Александрович! — услышал я голос Нюшки.
Заглянув во двор увидел, что мое наказание стоит около дверей. С ухватом в руках, в ночной рубашке, сверху накинут платок, в валенках. Моих, между прочем. Сельская амазонка, блин.
— Ты чего это?
— Иван Александрович, простите, — заканючила девчонка. — Я, как проснулась, к печке кинулась, но чувствую — вас уже дома нет. А тут слышу во дворе дровами стучат. Думаю — опять эта старая кляча наши дрова воруют, решила проучить. Вы уж простите, что я ваши валенки заскочила, побыстрее хотелось. Выскочила, соседок нет, а вы дядьке Пармену чего-то говорите. А чего это вы меня не разбудили?
— Иди досыпай, чучело-мяучело, — усмехнулся я. — Я же тебе сказал, что у тебя нынче выходной, то есть, нерабочий день. Но печку ты лучше затопи, чтобы не замерзнуть.
— Так печку-то я уже затопила. А вы это, как это вы без завтрака? Пойдемте в избу, у вас еще полтора часа до начала службы. Я вам быстренько яичницу поджарю. С салом, как вы любите. И кофе вам настоящий сварю, а то вы опять чего-то набухали. Пойдемте, Иван Александрович, а то стоять холодно.
В тот день, когда я принимал жалобу от господина Карандышева, обсудить мы ее с Лентовским не успели. Процесс затянулся, а потом наш Председатель почувствовал себя неважно — возможно, устал или давление подскочило, а может, и то и другое сразу, поэтому отсутствовал несколько дней.
Зато сегодня он вспомнил о нашей договоренности и вызвал меня к себе. Николай Викентьевич, прочитав жалобу, покачал головой.
— В палату для душевнобольных Карандышева отправлять оснований нет, а вот Эмилю Эмильевичу этот пасквиль хлопот доставит, — сказал Председатель. Вздохнув, Его Превосходительство спросил: — Надеюсь, вы не станете строго судить господина Книсница? Наш прокурор сейчас вступил в период бабьего лета…
Вступил в период бабьего лета? Образно, однако. Надо будет запомнить. Правда, не
— А за что судить? Да и кто я такой, чтобы судить вышестоящего начальника? Как говорят, кто без греха, тот пусть первым кинет в меня камень… Я думаю — а уместно ли мое присутствие здесь? Может, вы с Эмилем Эмильевичем поговорите с глазу на глаз? Вы начальник, а я кто?
— Бросьте, Иван Александрович. Вы в этом деле человек заинтересованный. Тем более, что и жалобу принимали вы. И весь сыр-бор из-за протекции, которую должен был составить Книсниц.
— Тогда добавим, что я сделал намек Карандышеву, что могу поинтересоваться у отца — нет ли какой-нибудь вакансии для него?
— Вы это серьезно? — вскинул брови Председатель суда. — Идти на поводу у шантажиста — последнее дело.
— Не спорю, — согласился я. — Если бы он попытался шантажировать меня самого — спустил бы с лестницы. А вот касательно Эмиля Эмильевича другое дело. Не хочется, чтобы Карандышев пил кровь хорошему человеку. К тому же, я ничего конкретного не обещал. Если батюшка откажет, то что я могу? Но если имеется вакансия в Туруханске, так пусть он туда и едет. И всем будет хорошо.
Откровенно-то говоря, я изрядно покривил душой, когда говорил, что спустил бы шантажиста с лестницы. Просто сам в подобные ситуации не попадал, но зарекаться не могу. Кто знает, как бы я себя повел?
Наконец пришел и Эмиль Эмильевич.
— Садитесь, господин надворный советник, — официально сказал Лентовский. — Садитесь. Читайте. А я пока с господином следователем побеседую.
Пока Книсниц вчитывался в текст жалобы и объяснения, что я взял у мужа его любовницы, Николай Викентьевич устроил мне легкий разнос, касающийся моей самодеятельности. В общем и целом все сводилось к тому, что судебные следователи ведут себя как мальчишки и лезут не в свое дело. Я молча слушал и кивал. Закончив монолог, Лентовский спросил:
— Надеюсь, у вас хватило ума не открывать уголовное дело?
— Обижаете, господин генерал, — хмыкнул я. — Я что, больной на всю голову? Злодеев мы на живца поймали, Абрютин со своими башибузуками их допрашивает, краденое ищет. Как все напишут, я гляну, не надо ли что-то дополнить? Ну, а потом их куда-нибудь этапируют. Либо в Новгород либо еще куда. Зачем нам лишняя головная боль?
— Почему мне о своей инициативе не доложили? — поинтересовался Председатель.
Я покосился на господина Книсница, уже слегка оживившегося и повеселевшего. Правильно, приятно сознавать, что не ты один в чем-то виноват.
— Николай Викентьевич, если бы я вам доложил, так вы бы не разрешили, — сказал я.
— Конечно бы не разрешил. Кто же даст разрешение на подобную авантюру? Мощи святого Карла — католического святого. Я бы до такого и не додумался. Вам бы, Иван Александрович, романы писать.
Про романы сказать ничего не могу, а сказку мы с кухаркой уже сочиняем. Что-то я сплагиатил, но что-то и свое привнёс. Например — вместо злой девочки Мальвины у нас действует кареглазая Хелена, которая приходит проказнику Буратино на помощь.