Господин следователь. Книга восьмая
Шрифт:
С чего это она интересуется?
— Не иначе, кто-то из бывших учеников в дезертиры подался? — полюбопытствовал я, но ответа не получил, а Зоя Владимировна лишь пожала плечами.
О воинских преступлениях я почти ничего не знаю. Но ими военные окружные суды занимаются. И уже не гражданское Уложение о наказаниях действует, а Воинский устав о наказаниях.
Как мог, попытался объяснить:
— Насколько помню, много зависит от частностей — например, когда солдат со службы сбежал? Если до полугода — одно наказание будет, мягкое, а дольше — так
— То есть, на каторгу не пошлют и палками насмерть не забьют? — уточнила хозяйка.
— Господь с вами. Палками уже давно никого не бьют, а на каторгу отправляют, если мне память не изменяет — после третьего побега. А если впервые, так дадут дней двадцать. Не сахар, конечно, но это не тюрьма и даже не арестантские роты.
Зоя Владимировна повеселела, а я немного насторожился. Определенно, не так просто она спрашивала. Нужно взять на заметку.
Глава 23
Дезертир
Завтракали мы гречневой кашей, которую доставили из дома старосты. Еще презентовали полкаравая свежего хлеба и масло.
— Как жаль, что вы уезжаете, — вздохнула Зоя Владимировна. — С таким постояльцем, как вы, и готовить не нужно, да и веселее с вами. Будет что вспомнить.
Учительница весело рассмеялась.
Ага, вспомнить. Мне почему-то вспоминать нынешнюю ночь было неловко.
— Обидно только, что никто не поверит, что сам следователь Чернавский у меня в ногах валялся!
Как же, не поверят. Поверят. Если бы Чернавский совершил что-то дельное — могли бы не поверить, а когда казус — в это верят. Хохота будет больше, нежели после того раза, когда я оконфузился с печкой, забыв открыть заслонку.
Посреди ночи проснулся от звона и грохота. Повернулся посмотреть — что стряслось, но малость не рассчитал и… брякнулся на пол. У меня дома кровать, пусть и узкая по моим меркам (в этом мире отчего-то все кровати узкие), но все-таки шире, нежели скамья.
Почти не ушибся, зато грохота добавил.
— Твою мать! — проникновенно произнесла хозяйки, а уже потом чиркнула спичкой, зажигая свечу.
Конечно, педагогу такие слова произносить вслух неприлично, но, когда появился свет, я ее и понял и простил — на полу валяется опрокинутая миска, осколки тарелки, а Мурка утаскивает в угол половину жареной рыбины, которую мы вечером не доели. А еще, для полного счастья, на полу растянулся целый коллежский асессор и кавалер — фигура важная и значительная в пределах уезда, пусть и в одном нательном белье.
Вот уж не знаю, как сам удержался от крепкого словца? Наверное, из-за врожденной интеллигентности.
Изумление Зои Владимировны сменилось хохотом, из-за чего и ночную хулиганку сразу простила. Конечно, она бы ее и так простила, на пару минут попозже.
Я поворчал, поднимаясь с пола, а потом и меня самого обуял смех. Видели бы меня в этот момент мои
Ладно, что падать невысоко. Вот, если бы с верхней полки в плацкарте навернуться, то куда хуже. Один знакомый уверял, что брякнулся с багажной и хоть бы хны. Врет, наверное.
Отсмеявшись, земская учительница поднялась, вышла из своего закутка и пошла за веником. Я, тем временем, собрал крупные осколки, а хозяйке осталась мелочь и рыбьи кости. Повернувшись к кошке, хозяйка укоризненно сказала:
— Дура ты, я бы тебе ее и так отдала. Зачем варакосить было? Еще и тарелку расколошматила.
А кошка даже не сделала попытки слопать рыбу, уселась рядом, прижав лапкой добычу, демонстрируя — мол, попробуй, отними! Дураков нет, у кошечки отнимать.
— И почему ей обязательно нужно украсть? — вздохнула учительница. — Можно подумать, что не кормят? Да я сама голодом посижу, а Мурку покормлю.
— Украсть, оно интереснее. Тем более, что с точки зрения кошки, она не ворует, а берет свое. Нет умысла на хищение чужого имущества. Мы ее даже к ответственности за кражу привлечь не сможем.
— Жалко, что не сможем. Вот бы ее в участок! У, так бы по заднице и дала! — пригрозила учительница кулачком своей Мурке, а та лишь презрительно зевнула.
— Тогда беру. Оформим ее мышеловом без жалованья.
Обычно в участок городовые приносили своих котов, чтобы те немножко прореживали мышиное поголовье.
Осколки битой посуды замели, свечку потушили и легли досыпать.
Легли, как же… Да только я плюхнулся на лавку, как она вдруг обрушилась и я опять оказался на полу. Вот на этот раз не выдержал. То есть, не сдержался, помянул нехорошим словом и скамью, а может, хозяйку.
Пока я барахтался на полу, Зоя Владимировна ухохатывалась.
— Ох, Иван Александрович, забыла предупредить — ножка у лавки плохая, давно заменить нужно, но все забываю. Еще вчера вам хотела сказать, но тоже забыла. Подумала — уж как-нибудь да поспите, а потом старосте скажу, чтобы прислал кого. Вы пока книжку какую-нибудь подложите. Снизу в шкафу берите — там старые учебники, их не жалко. Свечку не стану зажигать — спички на опечке забыла, а вставать лень. Только осторожно идите, на Мурку не наступите.
Выезжать домой мы планировали в восемь утра, а сейчас, если судить по «отцовским» часам (царские дома оставил) еще половина восьмого. Можно немного поболтать с хозяйкой. Только о чем? Есть, конечно, одна тема, но как мне к ней подступиться? Но учительница сама плавно подошла к ней.
— Удивительно, я собиралась вас о чем-нибудь расспросить, а вышло так, что сама о себе рассказывала. Как так вышло?
Все просто. Тут и эффект откровения с незнакомцем, которого никогда не увидишь, а самое главное, что Зоя Владимировна соскучилась по урокам и ученикам. Учителя, из своего опыта знаю, больше сами любят поговорить, нежели слушать. Не все, разумеется, но большинство. Но об этом я с учительницей говорить не стану.