Господин следователь. Книга восьмая
Шрифт:
А меня, если уж честно, к этому Наталья Никифоровна приучила, когда вместе со мной начала столоваться. И ворчала — дескать, студенты, пусть и бывшие, нехристи. И так вот, попривык, а теперь уже на «автомате», если не вслух, так хоть про себя помолиться. А учительница не похоже, что человек верующий. Но я такие тонкие вещи как религия трогать не стану, а уж тем более спрашивать Зою Владимировну — почему она лоб не крестит, глупо.
— И почему господин Селиванов вам дураком казался? — поинтересовался я.
— Он от нас требовал, чтобы каждый месяц ему докладывали в письменном виде, насколько благопристойно поведение наших учеников. Говорил, что в округ отчет посылать
От удивления, я даже есть перестал.
— А как определить благопристойное поведение? В чем оно выражается?
— Вот и мы его спрашивали — как определить? Он отвечал — мол, написать насколько хорошо ученики ведут себя на уроках, доволен ли ими батюшка, который Закон Божий преподает, нет ли жалоб от родителей на неуважительное поведение, замечены ли кто в пьянстве или сквернословии. Особо отметить — не был ли кто замечен в крамоле?
— И что, на каждого ученика подробную характеристику писать? — ужаснулся я.
Я-то был просто «предметником», от классного руководства бог миловал, а сделать отчет по успеваемости несложно — все данные в электронном журнале есть, сам все подсчитает. Но наши классные руководители жаловались на множество отчетов. Вполне возможно, что и в мое время нечто подобное есть. Разве что — про Закон Божий не нужно указывать, а «Истоки» они «безотметочные».
— Если на каждого писать — у меня бы бумаги не хватило, — хмыкнула Зоя Владимировна. — Скопом писала, на всех. А учеников иной раз и двадцать бывало, а в один год и сорок. Писала — мол, поведение удовлетворительное, жалоб нет, в пьянстве и сквернословии никто не уличен, батюшка замечаний не высказывал. Да и батюшка наш, если что не по нему, может и за ухо дернуть, а то и оплеуху отвесить. Сколько раз ему говорила — мол, телесные наказания запрещены, а он отмахивается — мол, не телесное это наказание, а воспитание. Мол — его самого еще розгами драли и на коленки ставили за баловство.
— А как на самом деле? Все прилежные?
Не поверю, что все хорошо и замечательно. Тем более, не представляю, как можно вести занятия в классе, где разновозрастные ученики, разные темы и прочее? Точно, что дисциплина станет хромать.
— Грех жаловаться, — постучала по столу учительница. — Силой никого в школу не тащат, а кто пришел, так теучатся. Девчонок стало побольше — почти треть. Бывает, конечно, шалят, так на то они и дети. А если уж что-то такое, сверх меры, сама разберусь. А инспектору зачем обо всем знать? Да и толк какой? Напишет в ответ — дескать, необходимо обратить внимание, побеседовать и все прочее. Так это я и без инспектора знаю. Так что, пусть он отчет благостный в Новгород шлет, а мы сами управимся. Детишек мне учить нравится, а вот отчеты писать — не желаю.
Золотые слова! Сколько раз я это слышал от своих коллег.
— Да, Зоя Владимировна, а как вас вообще взяли? — поинтересовался я. — Скажем, моей невесте порекомендовали в первый год службы замуж не выходить.
— В гимназиях привередничать могут, у них педагогов хватает. А у нас? Не слишком-то много желающих в народных школах служить. У меня жалованье двадцать пять рублей, а у начинающего учителя только пятнадцать. Казенные квартиры должны давать, а у кого свои — дрова оплачивать и за свечи платить, так не дождешься. За квартиры земство в конце года платит, а кто тебя бесплатно впустит? Из своих платить приходится, а потом тягомотина — вытребуй-ка с земства свои кровные деньги! Если замужних не станут брать, кто преподавать станет? Каждый год в уездах — что у нас, что в ближних, школа, а то и две открываются. Учителей нет, всех берут — и холостых, и
Про школу в Нелазском я знал и сам. Но не уверен, что хорошая мысль селить учителя при школе. Получается, 27 на 7 быть учителем? Это ж свихнуться можно.
— Еще, уж вы простите за любопытство, — не удержался я. — А что с вашим мужем теперь?
— Так он три года подождал, надеялся, что я в Москву вернусь, а потом в белые голуби подался, — сообщила учительница.
— Простите, в какие голуби? — не понял я. — В белые?
— В белые, — подтвердила хозяйка. — А вы что, про них никогда не слышали?
Для меня податься в белые голуби, сродни тому, как детки и взрослые становятся кандибоберами. Нет, правильно говорить — квадроберами. Но там рядились в кошек и собачек, а чтобы кто-то на себя перья налепил — не слышал.
— Их еще скопцами именуют, — разъяснила хозяйка.
Вот, теперь все встало на свое место. Кто такие скопцы я знал. Имелась у нас такая секта, читал. Не знаю, насколько нужно не дружить с головой, чтобы расстаться с самым сокровенным, даже рассуждать об этом не стану. Вроде бы, секта была запрещенной — хоть в царской России, а хоть в советское время. Не исключено, что в постперестроечный период она тоже существовала, но в это время ее вряд ли кто-нибудь запрещал.
— Мужа моего да его младшего брата — этот-то, вслед за старшим в голуби подался, в Сибирь отправили. Будь я в Москве, могли бы и меня вместе с ними. А теперь я женщина свободная. Не знаю — может и девицей могу считаться?
Признать бывшую замужнюю женщину девицей может лишь государь-император. Вроде бы, Николай Павлович такие резолюции накладывал, а про его внука сказать ничего не могу. Но кто помешает Зое Владимировне считать себя девицей? Точно, не я.
— Кстати, кто-нибудь из ваших учеников дальше пошел учиться? — поинтересовался я.
— А как же, — горделиво вскинула голову Зоя Владимировна. — Троих мальчишек я в гимназию подготовила, один потом даже в университет поступил. Четверо в Александровское училище пошли, двое в учительскую семинарию. Авось, скоро и сами учительствовать пойдут.
— Вы молодец, — искренне похвалил я учительницу.
Жаль, что в эту эпоху нет никаких званий и отличий для учителей. Моя бы воля — я бы Зое Владимировне звание отличника народного образования присвоил.
— Спасибо, конечно, за похвалу, — усмехнулась учительница. — Но это ученики мои молодцы, а я просто им помогаю. И мне, Иван Александрович, моя работа нравится. Денег бы еще за нее побольше платили, чтобы у своих родителей помощи не просить — было бы вообще замечательно. А мне-то самой грех жаловаться. Вот, мои коллеги только на жалованье живут, бедствуют, на новое платье по пять лет деньги копят, башмаки сами латают, разве что не нищенствуют, но не стонут.
Поужинали, чаю напились, а теперь пора, по примеру кошки, ложиться спать. Мурка, успевшая совершить обряд умывания после перекуса, уже улеглась. Между прочем, на лавке, где мне полагается спать. Как я ее прогонять-то стану?
Но хозяйка разрешила все просто — ухватила Мурку и утащила на собственную кровать. Потом принесла мне одеяло с подушкой. Помедлив, спросила:
— Иван Александрович, еще спросить вас хотела — что бывает за воинские преступления? Например — если солдатик из своего полка сбежал?