Государь

Кулаков Алексей Иванович

— Авва, я хотела бы испросить твоего совета…

Обратив внимание на зеленоглазую скромницу, к которой как-то незаметно пристроилась под бочок мерзлявая гепардиха, первоиерарх земли Литовской благожелательно улыбнулся:

— Говори смело, дочь моя.

Рассеянным и явно привычным жестом запустив пальцы в золотистую шерсть басовито замурчавшей кошки, брюнетка поделилась мыслями:

— Отче, я не раз слышала от наставника похвалу твоим церковно-приходским школам; и о том, сколь важное и полезное дело ты творишь, открывая их по всей Литве. У меня есть некоторые деньги…

Вспомнив покойного пана и имперского графа Глебовича, митрополит понятливо кивнул.

— И мне бы хотелось сделать

вклад именно на это благое дело. Но помимо этого, в недавней беседе с тетей Ульяной… Матушкой-игуменьей Александрой, я вдруг поняла, что пусть даже и очень большого приюта святой Анастасии все равно не хватит, чтобы принять и обогреть всех сирот в Литве. Вот если бы церковь уступила несколько обителей под переустройство их в новые сиротские дома…

Пока Иона думал, как бы повежливее отказать, царевна Евдокия провела ладонью по лобастой голове ирбиса, которую тот пристроил на ее коленях — и намекнула своим нежным голоском:

— К примеру, где-нибудь на Червонной Руси. Или в других местах, о которых ты читал недавно, авва.

Припомнив восхитительно-длинный список католических и униатских костелов и монастырей, архихипастырь осторожно заметил:

— Дело поистине благое, но хватит ли… Гм, тебе терпения, дочь моя, чтобы не бросить все на половине пути?

Вместо заверений и обещаний Гуреева молча достала из-под стола пухлую укладку из чуточку потертой и исцарапанной светло-коричневой кожи — при виде коей иерарха вновь кольнуло острое желание заглянуть под скатерть. Впрочем, он тут же позабыл об этом, перебирая и беглым взглядом просматривая — сначала подробную роспись затрат на строительство и содержание дополнительных пяти сотен церковно-приходских школ по всему Великому княжеству Литовскому. Затем такую же роспись на устройство дюжины больших сиротских приютов. Следом пришел черед бумаг о переустройстве католических и униатских монастырей и костелов в православные обители и храмы: как и прежде, все было подробно расписано, все потребное скрупулезно подсчитано до последнего кирпичика в стенах и бревнышка в стропилах. Деньги на все это зодчество тоже не забыли счесть, и лаская взглядом итоговую цифирь, митрополит Иона окончательно уверился в том, что намерение Аглаи Фоминишны творить добро весьма крепко: ибо столько монет могло быть только в великокняжеской скарбнице[1], либо в подвалах московского Приказа государевой казны. Да, ясновельможный пан Глебович был довольно состоятельным магнатом, но в бумагах были указаны такие суммы, как будто девушка вырезала под корень сразу весь род Радзивиллов…

— Радостно мне зреть такое христианское добролюбие: мыслю, дочь моя, что и замыслы твои со временем непременно исполнятся!

Спихнув с колен головы придремавших кошек, царевна и ее подруга дружно встали и подошли под благословение архипастыря, коий затем понятливо удалился — не забыв прихватить укладку с росписями и коротенькое послание о победе при Молодях. Что же до девиц-красавиц, то они, уделив время полуденной трапезе и небольшому отдыху, отправились чахнуть над бумагами в великокняжеский Кабинет: уезжая на Большой воинский смотр, Дмитрий позаботился о досуге сестры и ученицы, выдав каждой несколько больших и интересных заданий. Правда Дуне больше досталось писать и считать налоги, а вот Аглая частенько ходила с гудящей головой и легким нервным истощением — но крохотные шажочки понемногу двигали ее вперед в освоении со-чувствия, раскрывая перед девушкой все новые грани этого неоднозначного, и порой очень опасного дара. Впрочем, временами неприятного и для окружающих: вот и этим днем первым на зеленоглазую мучительницу начал шипеть снежный кот, следом за ним недовольно замяукала Пятнышко, нервно задергавшая кончиком хвоста — после чего обе больших

кошки разом убежали в великокняжескую Опочивальню. Потирая виски и морщась от очередной неудачи, Аглая села за приставной стол напротив обложившейся укладками подруги и пожаловалась:

— Хвостик меня не любит!

Не отрываясь от очередной годовой росписи поступления налогов из Витебского повета, будущая правительница отстраненно заметила:

— Нет, просто он настроился немного подремать… К тому же, ты слишком сильно позвала — для него это было словно удар по голове.

Похлопав глазами и задумавшись, брюнетка машинальным жестом накрутила на палец прядку волос, вспомнила четверку могучих меделянов и со вздохом призналась:

— Мне с Полканом и Клычком как-то проще.

Выписав нужную строчку с цифирью на отдельный листок, Евдокия все так же отстраненно подтвердила:

— Угу-ум. Хомо и канис тысячи лет живут вместе… Мы понятны им, они нам: те же псари и без со-чувствия прекрасно знают, что думает и чего хочет любой из четверки наших мордашей.

Накрутив поверх первой прядки вторую, Аглая оценила понемногу уменьшающуюся боль в голове от сорванного обращения к хвостатым лентяям, и предложила:

— Я помогу?

— Если возьмешься построить график по моим выпискам, это будет прямо очень-очень!

Вскоре девушка уже корпела с цветными чертилками и парой линеек над прямоугольным куском бумаги: после упражнений в эмпатии это было настоящим отдыхом, занимающим только лишь руки — оставляя в голове восхитительную пустоту. А ведь когда-то и это занятие казалось ей какими-то высшими таинствами математики и геометрии! Теперь же и чертить успевает, и обдумывать разные мелкие дела. А когда дело пошло к завершению, так даже болтать с подругой о наставнике — верней сказать, о его задании, с выполнением коего ученице потребовался хороший совет:

— … это словно игра на твоей любимой мандолине: как если бы ты услышала с отдаления мою мелодию, подхватила ее сама и попала в унисон. У каждого разума свое звучание, и чем точнее ты подстроишься под чужую мелодию, тем проще войти в со-чувствие с кем-то одним, не затрагивая тех, кто рядом… Подожди, разве Митя тебе этого не объяснял?

Оставив в покое готовый график сбора податей с повета за десять последних лет, черноволосая барышня-дворянка чуточку виновато пожала плечами:

— Я его тогда отвлекла вопросом, он глубоко задумался — а потом пришел боярич Салтыков…

Обе девушки совершенно одинаково поморщились.

— А что за вопрос?

— Ну-у, мне стало интересно, есть ли что-то общее между сном и со-чувствием, и нельзя ли нарочно присниться выбранному человеку и поговорить с ним.

— Человеку?..

Укладывая чертилки и линеечки обратно в лакированную шкатулочку, Аглая застенчиво призналась:

— Младшему братику. Я по нему порой сильно скучаю…

Понятливо кивнув, Дуня сама невольно вздохнула: в Вильно ей было хорошо, но домой в Москву хотелось все сильнее. Погладив холку бесшумно подошедшего ирбиса, любительница больших кошечек вернула разговор в прежнее русло:

— И что Митя?

— Он начал говорить о том, что эмпатия и сновидения имеют разную природу, но замолчал на полуслове; затем раздумчиво молвил что-то резонанс и разную чистоту… Ой, нет, час-то-ты! Еще про неких приемщиков и передатчиков, что должны уметь работать на разных волнах, но им и так хорошо, и… М-м, дальше я уже совсем не поняла. Потом он долго молчал, и только перед самым приходом Салтыкова рассказал, что когда-то давно читал сказку про африканских дикарей, способных говорить через любую водную поверхность со своими знакомцами, находящимися за десятки и даже сотни верст…