Государев наместник
Шрифт:
Сёмку он нашёл на реке, тот бедокурил – шарился в чужих ловлях, пока хозяева спали после обеда. Увидев человека, идущего к воде, он юркнул за куст и притаился, но Васятка его узнал.
– Сёмка! Выходи, я от Федьки, – позвал он рыбного татя. – Не хоронись, я тебя вижу!
– А, это ты, Васька, – развязно сказал Сёмка, вылезая из кустов. – А я прохладиться восхотел.
– Знаю я, чем ты промышляешь, – усмехнулся Васятка. – Вот сведает дядька Захар, что ты в его мордах шаришь, тогда берегись. У кузнецов кулак тяжёлый.
– А ты откуда про то ведаешь? Али пробовал? Говори, зачем кричал?
– Беда, Сёмка!
Известие поразило молодого казака как громом. У него враз ослабели ноги, и он сел на мокрую траву, обхватив голову руками. То, чего он больше всего боялся, завтра свершится. Сёмка знал, зачем его зовёт брат, к чему хочет понудить.
– Добро, – наконец вымолвил он. – Я приду, только ты, Вася, меня не видел. Отойди от этого дела, спрячься и не высовывайся.
– Ладно, я здесь сторона, – растерянно произнес Васятка. – Вы два братана, сами тужите о своей беде.
Хитрово встретил своего денщика недобрым взглядом.
– Где бродишь? Гляди, совсем отбился, неслух, от рук!
– Я на речку ходил, – пробормотал Васятка, стараясь не смотреть воеводе в глаза.
– Что там потерял?
Не дождавшись ответа, Хитрово указал:
– Сбрую проверь! Коня отведи к сотнику Агапову. Пусть глянет, не надо ли ковать.
Жеребец у Хитрово, дорогих венгерских кровей, был подкован. Казаки ездили на ногайских конях, те подков не знали.
Васятка побежал исполнять приказ, а Хитрово вернулся к столу, на котором лежал лист бумаги. Государев вестник не был ещё отпущен из Карсуна, ждал отписки воеводы царю Алексею Михайловичу и в приказы.
Богдан Матвеевич сел к столу, но к начатому письму не спешил прикасаться. Не мог он писать великому государю, когда голова вдруг наполнилась думами о жене, дочери Василисе, больной матери. Как там они, всё ли ладно? До отъезда на пограничную черту в долгих отлучках из дома он не бывал. Если отъезжал иногда, сопровождая царя как ближний стольник, то в подмосковные местности – на богомолье в Троице-Сергиевскую лавру или иные монастыри, в государевы деревни или на соколиную охоту, которой Алексей Михайлович любил себя позабавить. На черте Хитрово вкусил сухотную горечь мужского одиночества, отсутствие женского тепла, и свыкнуться с этим ему было непросто. Порывался иной раз написать жене письмо, но тут же одёргивал себя, у людей его круга в заводе не было слать домой известия с других мест. Да и с кем переслать? Государеву вестнику такое дело не доверишь, не дай бог попадёт неловкое письмецо в чужие завистливые руки, посмешищем сделают. В Польше, сказывают, паны своим паненкам пишут, пахучей водой грамоты спрыскивают, а на Москве этого нет, нравы здесь строгие.
На дворе смеркалось. Богдан Матвеевич зажег свечу, подвинул ближе к глазам начатую отписку царю и прочёл: «Великому государю, царю и Великому князю его верные холопы окольничий и воевода Богдашко Хитрово и дьяк Гришка Кунаков челом бьют: в нынешнем 7156 году мая 5 день по совету с приказчиками решили мы идти на Синбирскую гору для устройства там града Синбирск…»
Вздохнув, Богдан Матвеевич обмакнул гусиное перо в чернильницу и продолжил отписку государю. По собственному опыту он знал, что писать нужно немного, но дельно, излагая самую суть. Алексей Михайлович не любил, когда ему пишут пространно и велеречиво, такие отписки он не читал, приказывал
Пользуясь случаем, Богдан Матвеевич, закончив отписку государю, взял чистый лист бумаги и стал писать письмо Фёдору Ртищеву. В нём он доносил о том, что государю не стал докладывать напрямую, в первую очередь о волокитстве нижегородского воеводы князя Долгорукого в присылке работных людей на черту. Окольничий Ртищев, в этом Хитрово не сомневался, доведёт до государя его жалобу и проследит за тем, чтобы Долгорукому было сделано внушение. Писал Хитрово и о первом севе яровой ржи, тоже с надеждой, что это станет известно Алексею Михайловичу и порадует государя, потому что тот был большой охотник до сельских работ, и в Приказе тайных дел у него были мастера по изготовлению косуль, которые он щедро жаловал рачительным хозяевам. Богдан Матвеевич в своей калужской Григоровке сам испытал косулю на вспашке и был премного доволен полученными результатами.
Закончив писать, Богдан Матвеевич вышел на крыльцо и с удовольствием вдохнул свежий майский воздух. Было уже темно, от реки и влажных пойменных лугов тянуло сыростью. Обыватели острога спали, стояла тишина, которую по временам нарушал доносившийся с Барыша и Карсунки сварливый ор лягушек. Крупно вызвездило, и Хитрово с интересом смотрел на скопления светил, рассыпанных по тёмно-синему пологу неба. Одна звёздочка сорвалась с высоты и устремилась к земле. Богдан Матвеевич перекрестился, памятуя о чьей-то угасшей душе, и пошёл в избу.
Через продух тюремного подвала загадочный прочерк звёздочки видел Федька Ротов, он тоже перекрестился и тяжко вздохнул, сожалея о себе. Сёмка никак не шёл, и Федька настороженно вслушивался в тишину, пытаясь угадать в ней жданное присутствие брата. Надежда на спасение начала в нём меркнуть. Если Сёмка не придёт, то самому ему не спастись, затворы крепки и неподвластны человеческой силе.
От невесёлых дум Федьку отвлек шум во дворе, будто шмякнулся на землю куль с овсом. Затем прозвучали осторожные шаги. Федька приник к продуху.
– Федька! Ты живой? – услышал он горячий шёпот брата.
– Сёмка, брат! Я уже подумал, что ты не придёшь.
– Едва от ночного отбился. Агапов думал меня заслать с конями на луга.
– Освободи меня, Сёмка! Уйду на Волгу, и будь что будет!
Тяжёлый кованый замок лязгнул дужкой, и дверь в тюрьму отворилась. Федька ухватился за край лаза, и брат помог ему выбраться наружу. Они обнялись, по щекам узника градом катились слёзы.
– Поспешим! – Сёмка потянул Федьку за руку. – Иди следом, да не споткнись.
– Погоди, а где караульщик?
– Вон за брёвном лежит.
– Ты что, его зашиб? – поразился Федька.
– Не должон. Придушил чуток. К утру оживёт.
Ворота острога были открыты, но выход преграждала тяжёлая дубовая решетка. Воротник спал в своей будке, распластавшись на лавке. Братья пролезли через решетку и скрылись в темноте.
– Куда бежим? – спросил Федька, когда они отошли от острога.
– Недалече. Я тебе под берегом коня припас.
– А ты не уйдёшь?
– Нет, не могу. Меня Настя ждёт. Я ей обещал жениться, – сказал Сёмка, ведя брата под берег Барыша.