Град огненный
Шрифт:
— Солдаты радуются. Господа преторианцы в печали.
— Да уж какие там господа, — бормочу я. — Мы в одной упряжке. Нет королевы — нет претории.
— Может, и нет, — соглашается Расс.
Он вздыхает, тянется к кобуре и достает пистолет. Вертит его в руках, но с предохранителя не снимает.
— Я не офицер и у меня нет стека, — говорит он. — Но тоже есть ядовитое жало.
Размахивается и швыряет пистолет далеко в белесую мглу — на мгновение стальной корпус вспыхивает медью, будто подмигивает бывшему хозяину.
— Вот теперь мы в одной упряжке, —
Я слежу, как бездна облизывается облачным языком. Спрашиваю:
— А если люди обманут? Если весь этот Переход — только очередной маневр?
Расс беспечно пожимает плечами.
— Что ж. С верой в сердце умирать легко и не страшно.
Какое-то время мы молчим. Я анализирую все, что когда-либо говорил Торий, что я узнал от журналистов, что услышал по новостным каналам, что передавали наши агенты. Если проект по реабилитации васпов действительно настолько масштабный (и затратный — как уверил меня Виктор), то правительству проще дать нам возможность отработать затраты, чем убить и буквально зарыть деньги в землю. Но от этого менее тревожно не становится.
— Что ты будешь делать у людей? — спрашиваю снова.
— Сочинять стихи, — быстро и уверенно говорит Расс. — Всегда хотел.
Меня разбирает смех, а комендант продолжает:
— Я и фамилию себе придумал. Вэйлин. Это значит — сын волка. Поэтично?
Теперь я уже хохочу в голос. И Расс хохочет вместе со мной. Облачная река густеет. Туман принимает причудливые очертания: вот он собирается в клубы и становится похож на спящего медведя, а вот распадается на лоскуты и это уже не медведь — а парусник. Тогда я думаю, что наша жизнь так же меняет наполнение и форму. Сегодня мы одни — но кто знает, что будет с нами завтра?
Переход — лишь новое перерождение. Возможно, внутренне мы так и застыли каждый в своем коконе. И время покинуть его настало только сейчас.
Утро двадцать шестого встречает нас изморозью и туманом.
Ночь проходит без сна. Васпы сидят у догорающих костров, потягивают травяной чай. Разговоры не клеятся. Минуты тянутся, как сгущенное молоко. Дозорные на вышке меняются каждый час. И все время от времени с тревогой поглядывают на небо. Там, запутавшись в ветвях, висит плоское солнце, похожее на аппликацию из мокрой бумаги. В лесу стоит настороженная тишина.
Стрелки часов движутся к восьми, когда дозорные докладывают:
— Есть объект!
И тишина лопается, наполняется отдаленным стрекотом, будто с болот поднимается комариный рой. Первый вертолет выныривает из-за острых сосновых верхушек и проплывает над головами, демонстрируя выцветшее брюхо с поджатыми сухими лапками шасси. А я цепенею. Чудится, что не красный крест нанесен на белые бока вертолета, а черно-желтые полосы, и я снова — маленький мальчик с отцовским ножом в руке, беззащитный перед сокрушительной и злой силой, навсегда изменившей мою жизнь.
Я машинально тянусь к кобуре. Васпы подскакивают, повторяют мой жест. А я трезвею. Кричу:
— Не стрелять! Убрать костры! Очистить посадочную полосу!
Вслед за первым
— Мы не причиним вам вреда… мы не причиним вам вреда… сдаемся…
— Вы с ума сошли! Ян! — кричит кто-то.
Я моргаю. Пелена истончается, и нет ни дыма, ни треска огня. А есть только бегущий ко мне Торий.
— Поднимись сейчас же! — сердито требует он. — Что за пресмыкательство?
— Мы безоружны, — бормочу я. — Мы ждали вас…
— Знаю! — несколько раздраженно отвечает Торий. — Прекращай клоунаду и отправляй первую партию! Не до ночи же возиться!
Он грубовато подхватывает меня под локоть, а я вздрагиваю, но с колен поднимаюсь. И следом поднимается весь рой. Я поворачиваюсь к ребятам на ватных ногах, но быстро беру себя в руки, командую:
— Первая группа! Вперед!
Они группируются по отрядам. Сначала идет молодняк — они выглядят немного испуганными, шарахаются, когда волонтеры пытаются помочь забраться в кабины. Преторианцы грубо покрикивают на солдат, но чувствуется, что и им страшно. А меня не покидает ощущение нереальности происходящего. Кажется, что вот-вот люди откроют пулеметный огонь, и воздух наполнится запахами крови, вывороченных внутренностей и смерти. Но рядом стоит Торий и повторяет, как заклинание:
— Все хорошо. Все хорошо.
И у меня нет причин не верить ему.
Последняя партия отправляется уже на закате. Люди спешат — со дня на день ожидается циклон. А пока с северо-запада наползают туманы, и я, сощурившись и привалившись плечом к ржавому боку вертолета, служившему мне некогда трибуной, смотрю на опустевший город.
— Ты настоящий капитан, — доносится за спиной голос Тория. — Покидаешь тонущий корабль последним.
— Я должен проститься с нашим последним домом, — отзываюсь я.
— У вас будет новый дом.
С сомнением качаю головой.
— Я видел Дербенд. Не уверен, смогут ли васпы ужиться там.
— Не узнаешь, пока не попробуешь, — возражает Торий. И на этот раз его слова кажутся на удивление логичными.
— К тому же, — продолжает он, — вам дадут время на адаптацию. В наших реабилитационных центрах тепло и чисто. Там работают лучшие специалисты страны. Вас научат многим полезным вещам. Научат жить в обществе. Вы сможете сами выбирать, кем работать и где жить. Разве не за это вы боролись?