Град огненный
Шрифт:
— Можете рассказать подробнее?
Доктор снимает очки, протирает их, щурится на меня близоруко.
— Могу рассказать, что знаю… а знаю не так уж много. Я лекарь, а не ученый.
Он словно оправдывается. В его голосе слышится печаль. И я верю ему. Эмоциям, а не словам. В словах ощущается некоторая заученность. Мне думается, он произносил их много раз. И если в глубине души доктор действительно о чем-то сожалеет, то явно не о том, о чем говорит.
— Препарат АТ-3075. Так его назвали, — после небольшой паузы произносит доктор, и я сразу вспоминаю историю Музыканта. Этой дрянью накачивали
— Его создали на основе яда Королевы, — вспоминаю я.
— Скорее, на основе того вещества, с помощью которого возвращали мертвецов к жизни, — поправляет доктор. — Это вещество встроено в ваш генетический код. Первоглина, из которой вылеплены все васпы. Но кроме этого — оно еще и носитель информации.
— Код смерти, — произношу я и машинально прикладываю ладонь к животу. И ощущаю легкое покалывание под ладонью — аккурат в районе солнечного сплетения, куда однажды ужалила Королева.
— Для того и изобрели А-Тэ, — продолжает доктор. — Чтобы перекодировать васпов. Вы в курсе, как происходит кодирование от алкогольной зависимости?
Я молча качаю головой. Некоторые стороны человеческой жизни все еще загадка для меня. Тогда доктор вежливо улыбается и объясняет:
— Оно заключается в выработке отрицательного условного рефлекса на алкоголь. Дело в том, что со временем этиловый спирт, содержащийся в алкоголе, превращается в альдегид — токсическое вещество, негативно влияющее на весь организм. Но постепенно при участии специального фермента яд выводится из организма. Желающему избавиться от алкогольной зависимости вводят вещество, которые связывается с ферментом, участвующим в утилизации альдегида, и блокирует его. Это приводит к сильнейшему отравлению и недомоганию вплоть до комы.
— Играете на инстинкте самосохранения, — усмехаюсь я. — С васпами это не работает.
— У васпов другая беда, но техника лечения схожа. А-Тэ связывается с вашей "первоглиной" или "кодом смерти", если вам так больше нравится. Но блокирует его не сразу. Механизм запускается в буквальном смысле — посредством воздействия на нейроны мозга электромагнитным излучением. Вот тогда и возникает блокирование "кода смерти". И васпы становятся внушаемы.
— Если мы становимся внушаемы, то почему происходят срывы? — угрюмо спрашиваю я, и отвожу взгляд. В голове начинает покалывать и гудеть, будто эхо свирепствующего там пожара. И я неосознанным жестом прижимаю пальцы к виску.
— Потому что тест Селиверстова оказался недоработан, — с сожалением произносит доктор. — Внушение — лишь внешний эффект, не глубинный. Ведь ваша потребность в насилии — это не зависимость, как у алкоголика. Это часть вашей личности. Тест Селиверстова глушит эту часть, уводит в ремиссию… на некоторое время. А я, как ваш куратор, сижу с большой сигнальной кнопкой в руках. И в случае срыва — нажимаю ее.
— Но вы не нажали.
— В каком-то смысле — нет, — признается доктор. — Видите ли, я всегда считал и считаю до сих пор, что тест Селиверстова — лишь временная поддержка, которую можно оказать и медикаментозно. Но если вам есть, ради чего бороться — вы сами сможете совладать с внутренним зверем. И признаюсь честно: меня радует, что вы — смогли.
Морщусь. О срыве
— Вы думаете, я сдержался сам?
И сердце сжимается и холодеет. Секундная пауза тянется, как смола. В ней вязнут все внешние звуки.
— Вы сдержались сами, — наконец произносит доктор.
И тишина лопается. Возвращается и тиканье часов, и отдаленный уличный шум, и скрежет веток по стеклу. Я откидываюсь на спинку дивана и съедаю сразу две шоколадные конфеты. Во рту становится сладко, и сладость разливается по телу, а кровь отбивает в висках радостное: "Я сам… я сам…"
Доктор смеется.
— Вы рады этому, голубчик, не так ли?
— Чертовски! — признаюсь я.
Сейчас совершенно не хочется таиться и лгать. И пусть тени сколь угодно акулами ходят по кругу, уверен: если однажды у меня получилось победить внутренних демонов, то получится снова.
— Меня все еще преследует запах крови, — неожиданно для себя самого признаюсь я. С тревогой вглядываюсь в лицо доктора, ожидая увидеть презрение или ненависть. Но вижу только сочувствие.
— Как долго? — участливо спрашивает он.
Неопределенно повожу плечами.
— После срыва регулярно. Теперь реже…
— Галлюцинации?
Мотаю головой.
— Разве что сны…
И тут же прикусываю язык. Я не хочу рассказывать о последнем сне, где расстрелял Тория, и Пола, и Хлою, и самого доктора. И не расскажу о тенях — посланниках моей тьмы, ни об ожившей фотографии покойного Бориса Малевски. Достаточно откровений для первого раза.
— Во снах вы видите кровь? — спрашивает доктор, а я чувствую, как часть меня (душа?) словно отделяется от тела, воспаряет к потолку, и оттуда видит самого себя — сутулого и бледного ублюдка с изуродованным лицом, которого возбуждает запах крови, но до мокрых ладоней пугает необходимость в этом признаться.
В этот момент жалею, что я не задохнулся в коконе двадцать три зимы назад.
Но, похоже, доктору не требуется ответ.
— Я выпишу вам рецепт, — говорит он и тянется за бланком. — Закажете в аптеке и будете принимать по капсуле перед сном. Это не решит проблему, но стабилизирует сон. И еще хочу дать вам домашнее задание. Прошу вас, заполните небольшую тетрадь, — при этих словах я вздрагиваю и начинаю лихорадочно вспоминать, видел ли он мой дневник, когда находился в моей квартире? Читал ли его? Но доктор не замечает заминки, быстро заполняет рецепт, продолжая говорить: — Вспомните или отследите, при каких обстоятельствах вам снятся подобные сны? Какие причины способствуют возникновению обонятельных галлюцинаций? Какие эмоции вы при этом испытываете? На следующей встрече мы обязательно это обсудим.
Он дописывает рецепт и протягивает мне. Беру бумагу осторожно, прячу в карман — туда, где тугим рулоном свернуты списки Шестого отдела.
— А что касается вашего друга, — улыбается доктор и быстро заполняет новый лист, — конечно, я с удовольствием выступлю в его защиту.
— Спасибо, — вежливо благодарю я и тянусь за письменным согласием. Но доктор почему-то медлит.
— И последнее, — говорит он, держа бумагу на весу, — не думайте, будто я вас осуждаю. Не в моих правилах осуждать клиентов, или тем более, ненавидеть их.