Граф М.Т. Лорис-Меликов и его современники

Итенберг Борис Самуилович

Характерной чертой общественно-политической жизни пореформенной России оставалась патриархальность — персонификация отношений в политике, ставка не на учреждения и законы, а на личность. Если Лорис-Меликов был гарантом успеха преобразований в глазах общества, то сам он воспринимал гарантом проведения их в жизнь императора. Как уже говорилось, неограниченная власть диктатора основывалась на особом доверии к нему царя, на его личном влиянии на Александра II. С приходом нового императора Лорис-Меликов вновь делает ставку именно на него. Борьба за свой проект поначалу отождествляется им, по сути, с борьбой за влияние на Александра III. Он помнил, как восторженно еще недавно воспринимал наследник деятельность начальника Верховной распорядительной комиссии. Догадывался граф и о том, что в последние месяцы отношение к нему Александра Александровича было явно недоброжелательным. Однако Михаил Тариелович знал: наследник никогда не пошел бы против воли отца, и потому не очень тревожился его нерасположением к себе и своим планам. После 1 марта завоевание доверия Александра III,

за обретение влияния на него становится первоочередной задачей министра. Этим определились его меры в области печати, которые на первый взгляд кажутся необъяснимыми.

Либеральная пресса дружно и единодушно откликнулась на цареубийство. Кажется, не было газеты либерального направления, которая бы в той или иной форме не затронула бы в связи с событием 1 марта вопроса об общественном представительстве, как назревшего и требующего решения. Кампания в печати отчасти была заранее подготовлена. На совещании редакторов и сотрудников демократических изданий «Дело», «Слово», «Отечественные записки» в феврале 1881 г. было решено активно сотрудничать с либеральной прессой, отстаивая идею представительного управления. Либеральные издания были распределены с этой целью между демократическими публицистами.

Наиболее определенно выступила «Страна», возникшая в период «диктатуры сердца» и лишь ненадолго ее пережившая. «Нет иного выхода, — говорилось в передовой газеты, рассуждавшей о событиях последнего времени и политике правительства, — как уменьшить ответственность главы государства, а тем самыми опасность, лично ему угрожающую от злодеев-фанатиков». «Надо, чтобы основные черты внутренних политических мер внушались представителями русской земли, а потому и лежали на их ответственности»⁴⁸⁴. «Стране» вторил «Голос»: «Какое страшное зло — ответственность одного за все то, что могут над многомиллионным народом наделать своекорыстные, властолюбивые, невежественные советники и исполнители! Нет пусть же, если они советуют во вред царю и народу, пусть же несут на себе и всю тяжесть ответственности перед царем и народом»⁴⁸⁵. По словам газеты, дальнейший путь ясен: «должно искать указаний в том, что хотел совершить в Бозе почивший император». «Голос» обнаруживает явную осведомленность о подготовленном Лорис-Меликове проекте, замечая, что правительство Алек-

сандра II поставило цель «приступить к продолжению остановленных крамолой реформ, призвав к содействию общественные силы. Вопрос о формах, в каких это содействие должно было выразиться, назревал в последнее время»⁴⁸⁶.

Однако задуманная широкая кампания, развернувшаяся, по сути, в поддержку проекта Аорис-Меликова, была им самим сразу же пресечена. Министр внутренних дел вынес строгое предупреждение всем изданиям, что «всякое с их стороны нарушение необходимой сдержанности в течение настоящих дней повлечет за собою немедленное приостановление их»⁴⁸⁷. Старавшийся всегда заручиться поддержкой печати, порой даже инспирировавший эту поддержку, Лорис-Мели-ков в решающий для реализации его плана момент по своей инициативе отказывается от такой поддержки с явной целью заслужить одобрение нового царя, внушить доверие к себе. Он спешит доложить Александру III о том, что обуздал печать. Ситуация в печати стала меняться, хотя на протяжении марта еще были отдельные выступления в защиту преобразований и курса Лорис-Меликова. Замолчали и провинциальные газеты, успевшие перепечатать передовые «Страны», «Голоса», «Порядка» за 3 и 4 марта. Между тем накануне заседания Совета министров широкое выступление столичной прессы в поддержку предложений Лорис-Меликова могло бы оказать важное воздействие на еще не сориентировавшегося в обстановке нового царя. Лорис-Меликов, отсекая от себя поддержку печати, оставил поле боя Победоносцеву и Каткову. Затихший в последние месяцы диктатуры голос «громовержца со Страстного бульвара» вновь зазвучал с присущей ему силой. Не без удовлетворения цитировал он свои передовые начального периода кризиса, рассматривая цареубийство как возмездие за политическое легкомыслие. «Московские ведомости» обвиняли Лорис-Меликова не только в потворстве крамоле. «Администраторы заговорили сами языком, если не «Земли и воли», то фельетонов «Голоса». Против зла принимались меры, но какие? — Полумеры, только раздражавшие и возбуждавшие дух единомышленников! Все это породило мнение о «бессилии законной власти»⁴⁸⁸. «На врагов негодовать нечего, от них надо отбиваться», — заключал Катков, призывая сосредоточить негодование на тех, кто им потворствовал. Силу этого негодования Лорис-Меликов и его ближайшие соратники вполне ощутили на заседании Совета министров 8 марта.

193

* * *

По желанию царя на заседание был приглашен член Государственного совета К.П. Победоносцев и престарелый граф С. Г. Строганов, уже давно от государственных дел устранившийся, но, как и обер-прокурор Синода, известный своим ортодоксальным консерватизмом. Все собравшиеся под председательством Александра III в Зимнем дворце этим воскресным днем — великие князья, министры, председатели департаментов Государственного совета, председатель Комитета министров и обер-прокурор Синода, как и сам царь, — понимали, что будут обсуждать не просто проект Лорис-Меликова о созыве представителей от земств и городов, но дальнейший путь России, судьбу империи. Предваряя обсуждение, Александр III особо подчеркнул, что «вопрос не следует считать предрешенным,

так как и покойный батюшка хотел, прежде окончательного утверждения проекта, созвать для рассмотрения Совет министров»⁴⁸⁹. Это было, по сути, своеобразным опровержением тезиса Лорис-Меликова во 2-й редакции проекта сообщения о готовности нового царя «исполнить в точности родительский завет». Одновременно предварительным словом Александр III как бы приглашал к дискуссии по вопросу, казалось бы, одобренному в целом менее месяца назад и его отцом, и им самим.

Надо признать, что основания для подобной дискредитации ссылок на «волю державного родителя» существовали. Твердо и четко воли своей покойный император так и не выразил. Не преодолев своих колебаний до конца, Александр Александрович вполне мог быть осведомлен о сомнениях, одолевавших «державного родителя», — они им неоднократно публично высказывались⁴⁹⁰. Во время совещания министров по поводу проекта Лорис-Меликова Александр II бросил красноречивую реплику: «Нам предлагают не что иное, как собрание нотаблей Людовика XVI. Не забывайте последствий... тем не менее, если вы считаете это полезным, я не буду противиться». Созыв представителей от земств и городов царь называл и «Генеральными штатами». Великий князь Владимир Александрович (третий сын Александра II) передал Д.А. Милютину слова отца, якобы сказанные 1 марта 1881 г. великим князьям: «Я дал свое согласие на это представление, хотя не скрываю от себя, что мы идем по пути к конституции»⁴⁹¹. Так или иначе, последнего слова Александр II так

и не сказал, что делало одинаково правомерными обе версии его решения.

По предложению императора Лорис-Меликов прочел и свой доклад, и оба проекта правительственного сообщения, что заняло более часа. Здесь министр снова допустил тактический просчет. Ему не стоило читать то, что было написано о возвращении государственной жизни к правильному ее течению и других успехах своей деятельности. Плохо отредактированным оказался и 2-й проект правительственного сообщения, где этот тезис был повторен. Присущее Михаилу Тариеловичу чутье явно отказало ему на этот раз: слова об успокоении тревожного состояния общества звучали диссонансом после 1 марта.

«Кажется, мы ошибались», — подал реплику Александр III при подведении итогов своей политики, которая привела к «всеобщему успокоению». «Непостижимо для меня и для оценки государственных способностей графа Лорис-Меликова достаточно, что он допустил чтение журнала и даже сам читал его», — записал 9 марта П.А. Валуев, отметив, что «первые страницы самовосхваления, о которых, кажется, я уже упоминал, звучали убийственно в нашем междупанихидном заседании»⁴⁹².

Непреклонные сторонники самодержавия дали открытый и решительный бой Лорис-Меликову и его политике. «Мера эта вредна, — высказался о его проекте граф С.Г. Строганов, — потому что с принятием ее власть перейдет из рук самодержавного монарха, который теперь для России безусловно необходим, в руки разных шалопаев, думающих не о пользе общества, а только о своей личной выгоде». Охарактеризовав таким образом представителей от земств и городов, граф предостерегал царя: «Путь этот ведет прямо к конституции, которой я не желаю ни для Вас, ни для России». «Я тоже опасаюсь, что это первый шаг к конституции», — поддержал царь Строганова⁴⁹³. Министр почт и телеграфа Л.С. Маков, находившийся в этой должности последние дни, еще не ведая об этом, усмотрел в проекте Лорис-Меликова мысль об ограничении самодержавия как основную⁴⁹⁴. Несвоевременной мерой, которая могла бы быть воспринята как уступка революционерам, назвал созыв общественных представителей министр путей сообщения К.Н. Посьет.

Наиболее резко и обстоятельно выступил против предложений Лорис-Меликова обер-прокурор Синода, по-видимому тщательно подготовившийся к заседанию. Накануне, 7 марта, он имел часовую беседу с

13*

императором, и это придало особую воодушевленность его речи и определило ее государственный пафос. Он утверждал, что Россия сильна самодержавием, связью царя с народом. Все, что подрывает самодержавие, опасно для страны. С этой точки зрения он подверг самой ожесточенной критике реформы 60-х гг., особенно земскую и судебную. По его словам, они нарушили естественный, самобытный ход русской истории, внесли разброд и беспорядок в народную жизнь. Напомнив, что в Петропавловском соборе лежит не погребенный еще прах русского царя, он призвал «в такое ужасное время... думать не об учреждении новой говорильни, в которой произносились бы новые растлевающие речи, а о деле. Нужно действовать». Принятие проекта Лорис-Мелико-ва, по убеждению Победоносцева, это — «Рипб Яиззгае»⁴⁹⁵.

Решительность и твердость, с которыми Победоносцев обрушился и на политику Лорис-Меликова, и на реформы Александра II, во многом объяснялась его осведомленностью о настроении нового царя. Еще недавно, в пору всесилия Лорис-Меликова, он и не пытался критиковать его политику, не делал попытки и наследника подвигнуть на критику. Только со вступлением на престол Александра Александровича и он сам, и его бывший наставник ощутили возможность противодействия планам, которые всегда считали враждебными самодержавию. Тут только, не раньше, и вспомнил Константин Петрович о своем «долге присяге и совести». Речь Победоносцева Милютин назвал иезуитской, увидев в ней «не одно опровержение предложенных ныне мер, а прямое, огульное порицание всего, что было совершено в прошлое царствование»⁴⁹⁶.