Граф Никита Панин
Шрифт:
Строганов принялся рассказывать какой-то пустяшный случай, но она не слушала, а старалась как можно веселее улыбаться. Хватило же у нее выдержки, такта, смирения не показать перед всеми, что слышала оскорбление, что готова заплакать. Панин еще больше зауважал Екатерину после того обеда.
— Арестовать! — заревел Петр.
И Гудович уже поспешил с гвардейцами к Екатерине, да вмешался дядя Петра и Екатерины Георг, немец, поставленный фельдмаршалом и специально вызванный из Голштинии.
— Петер, — укоризненно сказал он, — ты всегда успеешь это сделать, не надо веселый праздник портить женскими слезами.
Он
— Ладно, — кинул он любимому адъютанту Гудовичу, — не надо…
Не забыла и не простила Екатерина. И вот теперь он в томлении Духа ждал, когда же начнется то, чего ради они собирались, обговаривали все детали, привлекали на сторону Екатерины высших сановников и гвардейцев.
Часы мелодично отбили пять раз.
Панин встал и тихонько зашагал по комнате. Спать он не мог, но не мог и лежать без сна. Он ходил и ходил по спальне, стараясь не разбудить ребенка, словно что-то гнало его из угла в угол. Договорились же, что Орлов привезет Екатерину в пять утра. Но пробило пять, шесть, семь, а никаких новостей, ни малейшего шума — ничего. Сейчас они все уже должны быть в Казанском соборе — объявить Екатерину регентшей, правительницей и возвести на престол Павла. Панин и не мыслил иначе…
Петр мог заподозрить Екатерину, схватить ее по дороге — на сегодня назначен в Петергофе прием во дворце Екатерины в честь тезоименитства императора. Петр мог приехать раньше, чем сегодня, он мог со всей своей свитой пожаловать вечером, — от Ораниенбаума, где он проводил свои дни, до Петергофа — рукой подать. Панин тут же отбрасывал эту мысль: о нет, Петр ради хорошей попойки с голштинцами не оставит дворца и не поедет в Петергоф раньше назначенного срока. Есть ли лошади у Екатерины, есть ли карета, возок, все, что может двигаться, хороша ли в Петергофе охрана — она может задержать посланного за нею Алексея Орлова, и тогда все пропало…
Скрипнула дверь, в проем высунулся часовой — Панин сразу же подошел к двери.
Незнакомый человек, не Алексей, не Григорий Орлов.
— Я — Федор Орлов, — прошептал он, — все уже в Казанском, ждут наследника.
Панин облегченно вздохнул.
— Карета заложена? — быстро спросил он.
— Доедем на моем возке…
Панин подошел к постели наследника.
— Великий князь, — торжественно произнес он, — вставайте, нынче у нас очень трудный день…
Павел вскочил, он всегда вставал быстро, словно боялся проспать какое-либо событие.
— А где же куафер? — спросил он.
— Сегодня делать туалета не будем, — ответил Панин, — карета нас ждет…
Мальчик растерянно провел рукой по волосам. Никогда еще не приходилось ему бывать на людях без буклей. Но потом обрадованно махнул рукой и через минуту, одетый в наброшенную на плечи взрослую шинель, уже спускался по ступеням к ожидавшему их возку.
Федор Орлов нахлестывал лошадей, а Панин, держа за руку Павла, торжественно и тихо говорил ему:
— Ничему не удивляйтесь, держитесь спокойно, как я учил вас. Выдержка и спокойствие — незаменимые вещи для хорошего императора и хорошего солдата.
Павел взглянул на своего воспитателя. Он словно подрос, стал серьезным и сосредоточенным.
На площади пришлось остановиться. Она была запружена народом. За гвардейцами, окружавшими ее, теснились армейские полки, кричали
Панин с Орловым, держа за руки Павла, быстро проталкивались к собору. На ступенях его стоял статный, красивый Григорий Орлов, возвышаясь над толпой, и беспрестанно кричал:
— Ура матушке–императрице Екатерине!
Крик его подхватывали солдаты и гвардейцы, и многоголосое «Ура!» разносилось в прозрачном утреннем воздухе, как набат.
Григорий Орлов увидел Панина, зычно крикнул:
— Дорогу наследнику престола цесаревичу Павлу!
И тише добавил, адресуясь к Никите Ивановичу:
— За мной — сила. А кто помянет о регентстве, задавлю своими руками…
Толпа раздалась, Панин с Федором Орловым и Павлом, которого они держали за руки, быстро прошли к ступеням, поднялись на паперть, а затем протиснулись в церковь.
Она тоже была полна народу.
Присягали Екатерине на верность, целовали у нее руку, она стояла на амвоне вместе со священниками, одетыми в парадные золоченые ризы. Панин пробрался к амвону, потянул за руку Павла, и тот стал рядом с матерью. Одетая в скромное темное платье, Екатерина вся сияла радостью и счастьем. Увидев Павла, она нагнулась к нему, поцеловала и с трудом взяла на руки. Ой был уже слишком тяжел — ему исполнилось восемь лет.
— Благодарю, — выдохнула она одними губами Панину. Поставила Павла на ноги и снова начала принимать присягу. Шли и шли люди нестройной толпой, наскоро целовали крест, который держал священник и прикладывались к руке Екатерины.
Панин поймал один из носившихся в воздухе листков. То был Манифест о восшествии на престол Екатерины. Наследник ее Павел был упомянут как цесаревич, а Екатерина становилась самодержицей всероссийской.
Панин протиснулся к Екатерине.
Он поцеловал ей руку, уже вспухшую от множества прикладываний, и, подняв голову, спросил:
— Почему не упомянуто о регентстве?
— Разумовский давно отпечатал. Напрасны беспокойства, Никита Иванович, Павел — наследник, а будет совершеннолетним — станет править вместе со мной…
Но Павлу пришлось ожидать этого долгих тридцать четыре года…
Глава четвертая
Странно, почему он, прожженный дипломат, ловкий и хитрый политик, поверил тогда Екатерине? Впрочем, не мог же он встать рядом с ней и требовать регентства — толпа сразу смяла и задушила бы его. Но Павел сохранил свой статус наследника — в манифесте о восхождении на престол Петра ни Екатерина, ни Павел не были даже упомянуты, и Никита Иванович со страхом ждал, когда же Петр объявит о низложении Екатерины и Павла. Да, тут приходилось выбирать из двух зол меньшее — либо отречение Павла, либо объявление наследником. Выбирать, правда, не приходилось — Екатерина все давно решила. Но Никита Иванович был рад и тому, что Павла объявили законным наследником престола — то двойственное положение, в котором мальчик оказался при Петре, угнетало и беспокоило его. Пока что положение царственного ребенка упрочилось.