Граф Платон Зубов
Шрифт:
— Что вы знаете о нашем уезде, когда вы никогда там и не были!
— Не горячись, не горячись, мой друг. Лучше послушай. Тебе это пойдет на пользу, если ты отнесешься с вниманием к моим словам.
— Я всегда отношусь с величайшим почтением к словам императрицы, но я не создан быть постоянным школьником, ваше величество.
— Платон, я настаиваю на твоем внимании.
— Мне не остается ничего другого, как согласиться на очередную экзекуцию.
— Вот и помолчи. Я должна тебе сказать, что Петр Капнист мало в чем уступает
— Вы запоминаете даже такие дурацкие названия, ваше величество?
— Ничего не поделаешь, если хочешь управлять державой. Так вот, в этой Пузыковке Петр Капнист устроил род республики и установил совершенно особенные отношения со своими крестьянами. Совершенно отринув дворянские привилегии, он называет своих крестьян соседями. Да, да, именно соседями со всей вытекающей отсюда уважительностью и пониманием их потребностей.
— Не хватает еще называть это быдло на вы!
— Не исключено, что Петр Капнист именно так и поступает. Не имею представления, как далеко зашли его увлечения французским просветительством.
— Но если он занимается этим в собственных деревнях, то, в конце концов, это его личное дело. Они же его крепостные.
— А вот и не личное! Это очаг заразы, которая очень прилипчива и склонна быстро распространяться.
— Не могу себе представить помещиков, отказывающихся добровольно от своей власти над крестьянами.
— Ты не можешь — другие могут. И здесь уже начинается критика всего на свете: государственного устройства, взяточничества, расхищения государственной казны. Но главное — все государственные чиновники обвиняются в единственном и всепоглощающем стремлении к собственному благополучию и наживе.
— И что же в этом стремлении противоестественного?
— Собственное благо выше общественного!
— Но это же совершенно очевидно.
Петербург. И. де Рибас, П. А, Зубов.
— Вы знаете, что государыня доверила мне руководство Новороссией, де Рибас? Указ еще не опубликован, но он уже подписан. Ее величество не видит другого человека, который смог бы принять на себя столь сложное управление.
— Мне остается в который раз удивляться прозорливости нашей императрицы. Ее недаром вся Европа называет Великой. Ваша кандидатура, я думаю, всем, кроме прямых завистников, представится идеальной.
— Вы еще не видели меня в деле, де Рибас.
— Я знаком с некоторыми из ваших проектов, граф. О них все говорят при дворе, и они не могли не увлечь меня своей оригинальностью и размахом.
— Но вы привыкли к размаху Потемкина, не правда ли, и, само собой разумеется, переживаете его утрату.
— И да и нет, ваше сиятельство.
— Не понимаю. Разве у вас бывали трения с князем Таврическим?
— Никаких.
— Так в чем же дело, объяснитесь.
— Ваше сиятельство, времена меняются. То, что было хорошо десять лет назад,
— Вы хотите сказать, что князь Таврический устарел для своей должности?
— Если позволите, ваше сиятельство, я уточню свою мысль. Покойный князь не устарел — устарели те проекты, с которыми он когда-то выступал. А с годами Григорий Александрович потерял интерес к новшествам. Его начеши тяготить постоянные хлопоты, и он старался устраниться от них.
— Может быть, это было следствие лагерной жизни?
— Или удаленности от столицы, к которой князь постоянно стремился.
— Зачем? Он уже не пользовался доверенностью императрицы и не мог рассчитывать на какое-либо продвижение.
— Затрудняюсь сказать, впрочем…
— Что же вы запнулись, де Рибас, продолжайте.
— Мне моя мысль представляется слишком бесцеремонной. Она, по всей вероятности, не понравится вам, ваше сиятельство, а мне никак не хотелось бы быть вам неприятным.
— Полноте, я заранее даю вам отпущение грехов. Смелее, де Рибас, я люблю откровенность, тем более у людей, в которых собираюсь найти своих будущих сотрудников.
— Я бесконечно польщен, ваше сиятельство, и — рискну сказать полную правду. Князь Таврический ревновал вас.
— Правда? Но чему же?
— Вашему успешному сотрудничеству с императрицей и той высокой оценке, которой ее императорское величество отмечала ваши труды.
— Ревновал… Как забавно, хотя, пожалуй, и справедливо.
— Совершенно справедливо, ваше сиятельство.
— И что же он говорил по этому поводу? Я не люблю сплетен, но князь Таврический, согласитесь, был великий человек.
— Ваше сиятельство, я слишком близко знал князя, чтобы полностью разделить вашу высокую оценку.
— Ах, так. Но ведь о мертвых либо хорошо, либо ничего — так гласит латинская пословица.
— А насчет ревности — видите ли, ваше сиятельство, князь утверждал, что никто никогда не пользовался таким сильным и безусловно благодетельным влиянием на нашу императрицу, как вы.
— Продолжайте, продолжайте, это любопытно.
— Я передаю только то, что мне довелось слышать самому. Так вот, князь сетовал, что ему не хватает энергии вашего сиятельства и вашей способности увлекать людей своими прожектами. И он не сомневался, что все они будут по достоинству оценены ее императорским величеством.
— Какая досада, что нам не довелось ближе сойтись с этим интересным человеком. Думаю, что я сумел бы снова воодушевить князя на новые начинания.
— Несомненно, ваше сиятельство, несомненно.
— Приятно поговорить с знающим человеком. Я рад нашему ближайшему знакомству, де Рибас. Да, и хочу спросить, каковы ваши планы на будущее.
— Они будут целиком зависеть от вас, ваше сиятельство.
— Вы хотели бы вернуться в Петербург?
— В том случае, если это необходимо.