Граф Платон Зубов
Шрифт:
— И снова не то, ваше величество. Вот видите, насколько я откровеннее вас. Рагуза напомнила вам события, связанные с делом княжны Таракановой, а вернее — той, которую называли этим именем.
— Что значит — называли? Это была авантюрьера, охотившаяся за российским престолом.
— Так все-таки именно ее вы имели в виду, удивившись месту рождения Андрея Ивановича Альтести.
— Ты успокоишься, мой друг, если я соглашусь? Просто мне неприятно вспоминать все связанные с этим слишком долго тянувшимся делом перипетии.
— Не сомневаюсь. В таком сомнительном деле все должно было быть
— Как легко ты обо всем судишь, Платон Александрович! Даже не поинтересовавшись сутью дела.
— Но оно меня ни в коей мере не касается. Хотя красавица, умершая в темнице, прямо напротив окон вашего дворца, заключенная туда по одному вашему приказу, не может не волновать воображения.
— Ты решил меня сегодня дразнить, Платон.
— Как бы я осмелился на что-нибудь подобное, ваше величество? Шеф кавалергардов, который дразнит свою императрицу, — это нечто совершенно несообразное.
— И откуда ты знаешь, что авантюрьера была красавицей?
— Одно из двух, ваше величество: либо покойница не была авантюрьерой и ее притязания на престол, о которых вы упоминали, были в большей или меньшей степени обоснованными. В этом случае ее внешность, как у всех лиц царской крови, не имела решительно никакого значения. Престол и венец — лучшая гарантия красоты, которую все начинают безоговорочно признавать. Либо покойница в самом деле представляла авантюрьеру и тогда могла надеяться только на редкую красоту, иначе никто не обратил бы на нее внимания. А между тем слухи утверждают, что так называемая княжна имела несчетное количество поклонников и соискателей ее руки. Или я ошибаюсь?
— Авантюристы привлекают всегда себе подобных.
— Вот как! А чтобы закончить разговор о благонадежности Андрея Ивановича, скажу одно: его дочь — невестка нынешнего венецианского посла при вашем дворе.
— Ты бы начал именно с этого. Венецианцы очень чувствительны на всякие отклонения от порядочности.
— Вы так думаете, ваше величество? Надо будет запомнить на будущее. У меня сложилось мнение, что это обыкновенные торговцы, больше всего беспокоящиеся о своем промысле и его безопасности.
— Но я не знала, что ты так интересовался историей. Оказывается, твой выбор был далеко не случайным. Или, во всяком случае, он пока удовлетворяет тебя.
— О да. А разговор о моем секретаре — тем более. Думаю, ваше величество, вы слишком хорошо знаете господина Альтести. Разве не вы сами решали его судьбу?
— Что за идея!
— Самая обыкновенная. Альтести участвовал в поисках и поимке вашей авантюрьеры. Вы разрешили вести эту поимку не вполне законными методами, а после счастливого окончания дела предпочли всех действующих лиц задержать в России. На всякий случай. И на очень выгодных условиях. Альтести оказался превосходным подручным графа Орлова–Чесменского, значит, ему нечего было рассчитывать на возвращение на родину.
— Мой друг, ваши догадки говорят о том…
— Что Платон Зубов постепенно начинает разбираться в механизме власти, не правда ли? Но вы ведь этого и хотели, государыня. Так похвалите же способного ученика!
Екатерина II — А. Г. Орлову.
…Письмо, к вам писанное, от мошеницы, я читала
Ноября 12 числа 1774 года.
Екатерина
Петербург. Зимний дворец. Апартаменты П. А. Зубова. П. А. Зубов и A. M. Грибовский.
— Потолковать с тобой, Адриан Моисеевич, хотел.
— Не рано ли побеспокоил вас, ваше сиятельство? Как передали мне, приказ ваш ввечеру, так едва ли не всю ночь на часах простоял — сна ни в одном глазу: не опоздать бы к вам.
— Ценю. А только службу твою, полагаю, заменить надо. Хватит тебе государыне иностранную почту читать. Не по твоим способностям работа.
— Так ведь я, ваше сиятельство, сами знаете, и указы ее императорскому величеству на подпись подношу.
— Еще бы не знать! Так ведь не сам указы сочиняешь.
— Шутить изволите, ваше сиятельство.
— Да нет, какие шутки. Так полагаю, пора тебе другим делом заняться. Обязанности Державина помнишь?
— Это когда почту личную государыне докладывал?
— Вот–вот. Только от дурной головы принялся сам судить да рядить, справедливость, видишь ли, восстанавливать.
— Так и вышло, ваше сиятельство: ни себе, ни людям.
— Надоел императрице хуже банного листа. Так вот хочу, чтобы ты, Адриан, этим делом самолично занимался.
— В каком качестве, ваше сиятельство?
— Статс–секретаря принятия прошений.
— Ваше сиятельство!
— Что, дух захватило?
— Как не захватить. Только ее императорское величество ни полсловом мне о подобной чести не намекнула.
— Ее величество ничего еще и не знает.
— Так как же…
— А вот так. Как решу, так и будет. Да и привыкла к тебе государыня. С радостью согласится.
— А уж я бы, ваше сиятельство!..
— Твое дело — во всех прошениях досконально разбираться. Какие в дело пускать, по каким резолюции императорские готовить, а какие в корзину или в долгий ящик. Докладывать обо всем мне будешь. Полагаюсь на тебя, только своему глазу больше верю.
— Да и мне куда надежнее, ваше сиятельство. Под вашим наблюдением и указаниями это же не работа — радость одна будет.
— Радость — не радость, раньше времени не решай. Помни — недоброжелателей у тебя хватает, у меня тем более. Так чтоб комар носу не подточил, слышишь, Адриан Моисеевич? Что ж о жалованьи не спрашиваешь?