Граф Платон Зубов
Шрифт:
— Узнал?
— Где там, только досада берет. Кнутобойству бы его по полной форме подвергнуть, если ваше на то разрешение, матушка–государыня, будет.
— Не выживет, думаешь?
— Не выживет, государыня–благодетельница. Тюремный лекарь так и сказал: пустое дело.
— А про Малый двор хоть намеком оговорился?
— Один раз сказал: знать ничего не знаю, и все тут. Да вы, матушка–государыня, и в мыслях дела этого не держите. Разберемся во всех винах вольных и невольных. Ведь я, государыня–благодетельница, без Божьей помощи ни
— Знаю, знаю, Степан Иванович. Ты лучше скажи — в крепости Новиков под своим именем?
— Как можно — под нумером. Преступник государственный, особо опасный — какие уж тут имена.
— Вот что я тебе скажу, Степан Иванович. Хочу, чтоб над твоим подопечным суд был!
— Государыня–благодетельница, а как же с оглаской? Не избежать ведь!
— При закрытых дверях чтоб судили.
— Как прикажете, государыня. А приговор какой?
— К тягчайшей и нещадной казни.
— Через повешение? Или четвертование?
— На усмотрение судей.
— Судей когда, государыня–благодетельница, назначите?
— Держи записку — всех написала. Прочтешь — уничтожь. Нечего ее хранить.
— И приготовьтесь вот к чему. Сначала Новикову приговор объявить и в камеру смертников забрать. А на следующий день, как все перечувствует, о великой монаршей милости сообщить: пятнадцать лет заключения. В крепости. Одиночного.
В. В. Капнист — А. А. Капнист. Петербург. 31 декабря 1792.
Прибыл сюда 26 рано поутру, ибо остановился на восемь дней у Николая Александровича [Львова] в Черенчицах. Тотчас же отправился к Гавриле Романовичу. Он, как и Катерина Яковлевна, был очень рад видеть меня. Остановились у Николая Александровича, где встретил Федора Петровича и мы вместе обедали у Гаврилы Романовича. На другой день ввечеру был им представлен Платону Александровичу Зубову, который очень хорошо меня принял.
В тот же день отправился с визитами, и, между прочим, был у Петра Федоровича Квашнина–Самарина, который, как и все его семейство, был мне очень рад. Забыл сказать, что в день приезда был я у Михаила Никитича, который приветливейше меня принял и на другой день, возвращаясь от Платона Александровича, снова был у него с Гаврилой Романовича.
Павловск. Великий князь Павел Петрович, Е. И. Нелидова.
— Боже, как я ненавижу эту женщину, как ненавижу…
— Государь, я не спрашиваю, о ком…
— Я ничего не скрываю. И не буду скрывать! Речь идет об императрице, об этом чудовище, отравившем мне всю жизнь!
— Бога ради, государь! Как можно!
— Я так думаю и так чувствую!
— Но ведь кругом уши! Вы не в безопасности каждую минуту. Если вам не дорога ваша собственная жизнь, пожалейте тех, кто без вас не мыслит своего существования. Поостерегитесь, сир!
— Император! Если бы это говорили не вы, Катишь, я бы принял подобное обращение
— Мой государь, я говорю о том, что неизбежно совершится: вы поднимитесь на отеческий престол и тогда…
— Вы повторяете эту перспективу как заклинание, Катишь, но ваше заклинание раз от разу теряет свою силу.
— Заклинание! Побойтесь Бога, мой государь, это всего лишь констатация освященного временем порядка вещей.
— Катерина Ивановна, остановитесь! Вы знаете, что довело меня до исступления? Нет? Так не пытайтесь осуществить воскрешение Лазаря — оно удалось только нашему Вседержителю. Вы знаете, что этот несчастный книгоиздатель Новиков был привезен из Москвы в Шлиссельбургскую крепость? И подвергнут допросу не кем-нибудь — самим Шешковским?
— Господи, сохрани и помилуй…
— Да, да, императрица передала в руки кнутобойцы умирающего человека. Более того — дала этому выродку рода человеческого специальные указания не предпринимать никаких мер предосторожности.
— В чем бы он ни был повинен, но Шешковский…
— Почему же, я скажу вам, в чем вина Новикова. Меня не интересует, что именно решили ему приписать.
— До меня дошло, что речь шла о масонстве.
— И что из того? Оно никогда еще в Российской империи не запрещалось, не так ли?
— Да, но воля императрицы…
— Воля императрицы обратилась на одну–единственную подробность: связь масонов с великим князем, наследником престола.
— Но ведь это дело вашей совести, государь, вашего душевного выбора. Человеку нельзя приказать…
— Катерина Ивановна, вы говорите глупости. Масоны — это множество мыслящих, не подчиняющихся монаршей воле людей, объединенных в организацию с твердой дисциплиной. Дисциплиной по разуму — не от страха. И все эти люди могут оказаться сторонниками наследника престола. Вот вам суть дела.
— Неужели это так, государь? Неужели ревность к власти…
— А что иное? Хотя императрица и делает в своем указе все, чтобы скрыть истинные свои побуждения.
— Что же, императрица права в главном: масоны все на вашей стороне, как все сколько-нибудь образованные люди.
— Ей стали известны даже те немногие личные встречи, на которые приходилось согласиться.
— Но ведь каждый раз речь шла всего лишь о книгах, которые вы, государь, хотели иметь, а они вам доставляли. Вы не крылись с этими встречами.
— Как видите, к сожалению. К сожалению прежде всего для этого злосчастного поручика. Хотите знать содержание указа? Нет–нет, вы положительно должны его знать. Мне кажется, в нем эта до мозга костей фальшивая женщина превзошла самою себя.
— Государь, сжальтесь!
— Оставьте меня в покое. Вот вам обвинения, в некоем, никак иначе не раскрытом, гнусном расколе. Некие корыстные обманы, также никакими документами не подтвержденные. Сношения с герцогом Брауншвейгским и многими иностранцами — открытые, явные, связанные исключительно с масонством.