Граф Платон Зубов
Шрифт:
— Вы не ошибаетесь, доктор?
— Не ошибается только Господь Бог, наш Создатель и Вседержитель. Но похоже, ошибиться здесь можно только в худшую сторону. Не в лучшую. И я бы вам, граф, посоветовал — как врач, конечно, — побеспокоиться оповещением великого князя. Худо будет, если не от вас Павел Петрович известие это получит. Так что все обдумайте и — поторопитесь. Дорога до Гатчины достаточно далекая, да и человек вам надобен во всех отношениях доверенный. О ваших же интересах пекусь.
— Благодарю вас, Иван Самойлович. И никогда не забуду вашей любезности. Мне она может… спасти жизнь.
— Ну, зачем же так мрачно, граф. Но честно говоря, положение ваше завидным не назовешь. Так что мужайтесь и торопитесь. Кстати, подъезжая ко дворцу, я видел ваших братцев. Вы их уже успели оповестить? Тем лучше. У вас будут надежные помощники.
— Вы не осмотрите еще раз государыню?
— Бесполезно. Паралич ведет счет не на минуты — на недели и месяцы. В лучшем случае.
— А этот страшный хрип?
— Свидетельствует о глубоком поражении мозга. Мы полагаем, что в таком состоянии
Говорит историк
Сие, служивый, рассуждая,
Представь мою всесильну власть
И, мерзостный мундир таская,
Имей свою в терпенья часть,
Я все на пользу вашу строю,
Казню кого или покою.
Аресты, каторги сноси
И без роптания проси!
С. Н. Марин. Сатира на правление Павла I. 1799-1800
Во время царствования Павла Петровича Петербург был вовсе невеселым городом. Всякий чувствовал, что за ним наблюдали. Всякий опасался товарища и собрания, которые, кроме кое–каких балов, были редки.
А. П. Рибопьер. Записки.
Герцен писал о «весне девяностых годов». Несмотря на заключение в крепость Н. И. Новикова и ссылку А. Н. Радищева. Несмотря на политические репрессии, к которым все более открыто прибегало правительство Екатерины. Несмотря на насаждение официальной доктрины искусства, которую просвещенная монархиня решила проводить в жизнь. Запрещенная к постановке комедия В. В. Капниста «Ябеда» и судьба «Вадима» Я. Б. Княжнина свидетельствовали о новых тенденциях со всей определенностью. Принципиальная разница заключалась в том, что комедия еще не была напечатана, а «Вадим» опубликован и притом дважды — отдельным изданием и в 39–й книжке «Российского феатра». Единственным напоминанием об отвергнутом императрицей либерализме оставалось то, что следствие о кощунственной трагедии велось по возможности секретно. Именно по возможности, ибо как избежать огласки, когда весь тираж книги конфискован. Полиция устанавливала через книгопродавцов имена ее покупателей, производила у них обыски, а разысканные экземпляры сжигала. Та же участь ждала и выдранные из «Российского феатра» страницы с княжнинским текстом. Генерал–прокурор А. Н. Самойлов предписывает московскому главнокомандующему князю А. А. Прозоровскому допросить уехавшего в старую столицу книгопродавца Глазунова и отобрать у него оставшиеся нераспроданными экземпляры «Вадима», оговариваясь при этом: «Благоволите исполнить все оное с осторожностью и без огласки… не вмешивая высочайшего повеления». Формально трагедия запрету не подвергалась. Императрице пока еще не хотелось открыто выступать против автора строк:
Блаженством подданных мой трон крепится.
Тиранам лишь одним рабов своих страшиться!..
Бесстрашен буди, царь: но чем сильней правитель,
Тем больше должен быть он истины хранитель
И чтить священнейшим народных прав закон!..
Законов первый раб, он подданным пример!
Но новиковские издания и труды уже сделали свое дело: побежденное с их помощью общественное мнение существовало и представляло силу, с которой правительство не могло не считаться. Альтернатива состояла в том, чтобы или найти способ скрытого воздействия на нее, или постараться эту заведомо враждебную императрице силу переломить. Екатерина предпочитает второе. Вопреки всем былым заверениям и излагаемым в письмах к французским энциклопедистам взглядам. Изменилось время. Изменился круг советников, сузившись до единственного — все более обожаемого и превозносимого Платона Зубова. Другое дело, что раскаты французской революции в некоторой степени заглушают сложности местной ситуации. В передовых умах зародилось сознание пусть далекой, но неизбежной перспективы, построения общества на принципах свободы и равенства. Возможность появления на престоле Павла I ни для кого не связывалась с приходом ожидаемых перемен. Время влияния Панина безвозвратно ушло и забылось. Гатчинский затворник год от года определеннее утверждался на иных позициях и пристрастиях. Его казарменные увлечения и страсть к прусским образцам ни для кого не составляли секрета. Со временем его сын, Николай I, производя вместе с принцем Вильгельмом смотр прусским войскам скажет то, что составляло атмосферу дворца родительского: «Помните, я наполовину ваш соотечественник». Это признание тем более могло принадлежать Павлу. Вести из Гатчины не утешали и не радовали, чтобы, в конце концов, стать былью Зимнего дворца. Под властной рукой матери Павел совершал немало поступков, создававших впечатление либерализма его настроений. Это он оказывает материальную поддержку Державину в ходе следствия 1789 года — тысяча рублей была им втайне передана жене поэта, его молочной сестре. Он подчеркивает свою заинтересованность инженерными способностями Н. А. Львова, которым императрица–мать не придавала значения. И поддерживает тех художников, которые заведомо не нравились Екатерине. Памятуя о панинских идеях, с ним ищут связи мартинисты круга Н. И. Новикова. Сдержанность Павла, незначительность его действий легко объяснить сложностью положения наследника и теми последствиями, которыми грозило всякое общение с ним. Жестокость расправы с Новиковым в немалой степени определялась попыткой мартинистов найти покровителя в лице великого князя. Окружение императрицы, как и она сама, отдавали себе отчет в том, что наследник престола станет играть в свободомыслие, пока эта игра будет поддерживать их врагов. Другое дело, когда вся полнота власти окажется в руках Павла. Но даже самые мрачные предположения не могли нарисовать подлинных перспектив
В Гатчине можно себе позволить любимый распорядок дня. В 7 часов утра прогулка со свитой верхом. Павел не терпит верховой езды, не любит лошадей, но император должен быть на коне, и этим все сказано. В половине второго обед, на котором сыновья бывали только по особому приглашению. Из соображений экономии император предложил им держать для себя и своей свиты собственный стол.
В пять часов великие князья и придворные являлись в Кавалерскую, или Кавалергардскую, комнату, чтобы, независимо от погоды, отправиться на прогулку в линейках или пешком.
Вечерами иногда бывали спектакли, гораздо чаще карты, но с тем, чтобы не позднее десяти все расходились по своим комнатам. Балы становились редкостью — они раздражали Павла. Чарторыйский описывает один из таких редких праздников: «Несколько раз при дворе были балы менее многочисленные, чем обычно, где каждый чувствовал себя более естественно. Император пришел один раз во фраке — костюм, которого он не носил никогда; этот фрак был, если я не ошибаюсь, красного бархата с седоватым оттенком. В этот день он танцевал с Нелидовой контрданс, который иначе называют английским, в котором пары выстраиваются в колонну, где все последующие пары повторяют движения первой. Можно себе представить, как плохо себя чувствовали те, кто вынужден был строиться в эту колонну. Это было курьезное зрелище, оставшееся в моей памяти, — император Павел, маленького роста, в широких круглых чулках, становясь в третью позицию, округляя руки и делая плие, как учителя танцев прошлого и имея партнершей танцовщицу, такого же маленького роста, которая принуждена была отвечать на движения и жесты своего партнера».
Павел требовал безоговорочного повиновения монаршей власти, угрожал строптивым и приводил свои угрозы в исполнение. Страх охватывает дворец, но — не армию и не народ. Надежды «весны девяностых годов» продолжают жить, несмотря на павловские порядки и вопреки им. Действия императора вызывают впервые заявляющий о себе в таком количестве поток политических пасквилей. Интерес к политическим вопросам пробуждается во всех слоях русского общества. И характерно, что первый кружок, занявшийся вопросами государственного переустройства России, возникает в среде молодых художников, в классах императорской Академии трех знатнейших художеств, идейным руководителем которой долгие годы был фактически заменявший престарелого Бецкого в его президентских функциях Я. Б. Княжнин.
В 1798 году только что переведенный в старший, пятый, возраст А. И. Ермолаев пишет своим товарищам — будущему академику А. X. Востокову и книжному иллюстратору и архитектору А. И. Иванову, адресуясь к последнему: «Политическая статья твоя весьма хорошо написана, и я тебя за нее весьма благодарю, а особливо за книжку — выписку об экспедиции и характера генерала Буонапарте. Я никак не могу всему верить, что о нем пишут в лондонских известиях, и для многих причин. Мне нет времени представить тебе их по порядку, а скажу только то, что если бы Буонапарте не имел тех талантов, чрез которые он сделался столь известен, то я уверен, что Директория французская не поручила бы ему главного начальства над такою армйею, какова Итальянская, на которую Директория положилась в произведении главнейших своих планов против Римского императора; притом Буонапарте должен был во всем следовать советам Бертье; но мы напротив того знаем, что во время баталии при Лоди Буонапарте не послушался и — одержал победу. Стало быть Буонапарте имеет таланты, которые доставляют ему верх над неприятелем, в то время когда Бертье не находит в себе и столько искусства, чтоб хоть не проиграть батальи».
Часть III. Завещание Екатерины Великой
Петербург. Зимний дворец. Кабинет императора Павла I. Павел, дежурный секретарь, А. А. Безбородко.
— Ваше императорское величество, граф Безбородко просит аудиенции.
— Некогда. Придет в другой раз.
— Но граф настаивает, ваше императорское величество.
— Что значит — настаивает?! Что он о себе думает?
— Ваше императорское величество, я всего лишь передаю слова графа. Он говорит, что новость его должна безотлагательно стать вам известной. И еще он упомянул завещание.