Граф Платон Зубов
Шрифт:
— Не найдется ли преподавательского места для господина Левицкого? Он восемнадцать лет преподавал в портретном классе, и только каприз Потемкина лишил его работы, бы же видели столько его работ, мой государь!
— Нет, такого места для него нет.
— Вы так категоричны, государь, что я теряюсь.
— Просто вы не все знаете, мой друг. Ваш Левицкий, в котором вы видите только живописца, на деле ярый мартинист. Он помогал заключенному в крепость Новикову.
— Которому вы справедливо вернули свободу.
—
— Который также вами освобожден.
— Но от этого ваш Левицкий не перестал быть мартинистом.
Петербург. Зимний дворец. Покои императрицы Марии Федоровны. Мария Федоровна, Е. И. Нелидова.
— Как долго вы заставляете себя ждать, Екатерина Ивановна! Это просто невыносимо!
— Государыня! Ваше императорское величество! Я бросилась к вам со всех ног, как только за мной зашел камер–лакей. Он подтвердит вам — я не замешкалась ни на минуту.
— Может быть, может быть, но время кажется мне настоящей обузой. Простите, если я оказалась несправедливой к вам.
— Мне вас простить, государыня? Как вы можете так подумать о своей верноподданной? Я вся к вашим услугам, ваше императорское величество.
— Не хочу скрывать — я никогда не любила и не могла любить вас, Екатерина Ивановна. Вы занимали в сердце государя то место, которое должно было принадлежать исключительно мне как супруге и матери.
— О государыня, только на правах самого верного друга вашего семейства.
— Подождите, подождите, Екатерина Ивановна, сейчас не до прошлых счетов. Повторяю — я никогда не любила вас, но и не могла не отдавать должного той сдержанности, с которой вы использовали возможности своего влияния на государя. Это заставляло меня мириться с вами, вашим постоянным присутствием во дворце.
— Государыня, я в отчаянии!
— Сейчас наступило время отчаяния, которое волей–неволей нас с вами объединит. И я прошу вашей помощи.
— Государыня, вы переоцениваете доброе отношение ко мне его императорского величества. Но во всяком случае располагайте мной по вашему усмотрению.
— Вы слышали о московских новостях?
— Что вы имеете в виду, государыня?
— Новые знакомства императора!
— Мне говорили москвичи, какое замечательное впечатление произвел на древнюю столицу Государь и как восторженно его встречали московские толпы. Но ведь в этом, государыня, вы и сами могли убедиться.
— Я говорю об этой московской девице. Вы обратили на нее внимание?
— На которую? Из того цветника, который всегда расцветал вокруг любезного и смеющегося государя?
— Вы уходите от ответа, Екатерина Ивановна! А ведь эта девица не могла не вселить тревогу и в ваше сердце.
— Государыня, я, право…
— Вы боитесь. Что же, я сделаю первый шаг, как он мне ни тяжел. Я имею в виду Анну Петровну Лопухину.
—
— Значит, вы все же обратили на нее внимание. Не могли не обратить. Государь явно выделял ее среди всех остальных, не думал совершенно о толках, которые не могли не возникнуть. Сколько раз танцевал е ней, хотя ни вашим изяществом, ни вашей ловкостью она не отличается.
— Вы льстите мне, государыня…
— Вы не можете остановиться, Екатерина Ивановна, но вам придется это сделать. Государь решил перевезти в Петербург все это семейство.
— Я ничего не знала об этом.
— Как видите, император умеет быть скрытным даже в отношении таких старых проверенных друзей, как вы.
— И девица согласилась?
— О да. Сейчас идет настоящий торг о том, какие награды и должности получит ее родитель, чтобы утвердиться в Петербурге.
— Мой Боже…
— Кажется, щедрость императора способна удовлетворить потребности этого ничтожества. Зато там есть мачеха, которая хочет обеспечить особые привилегии.
— Привилегии мачехи?
— Нет, конечно, — ее аманта, который также должен быть перемещен в Петербург на соответствующую должность и оклад.
— И государь знает об этом?
— Еще бы! Не только знает, но постоянно торопит своих исполнителей с окончанием торга. Ему не терпится, как видно, увидеть новую придворную даму. В лице Анны Петровны, конечно. Мне трудно признаться в этом и притом именно вам, но я в отчаянии. Я в полном отчаянии. И если бы вы знали все подробности, как семейство Лопухиных готовится к своем новому положению при дворе. Это так ужасно, так оскорбительно!
— Ваше императорское величество! Государыня! Но что здесь могла бы сделать я? Что? Скажите мне!
— Плещеев говорит — вы же знаете, мне не на кого больше положиться, кроме собственного секретаря, — что вы могли бы обратиться к былому времени, к тем добрым чувствам, которые государь столько лет питал к вам, напомнить ему о них, постараться отвлечь его внимание от Лопухиных, показать весь их дурной тон, жадность, своекорыстие. Вы бы могли…
— О государыня, вы сказали «столько лет», но ведь эти долгие годы скорее всего и обратились против» былых добрых отношений. Старые вещи надоедают, государыня, что же говорить о чувствах!
— Но вы всегда были так преданы государю.
— Надеюсь, в этом никто не мог усомниться.
— Конечно, нет. Но вообразите себе: Лопухины уже собрали все вещи и мебель. Они даже подняли Иверскую икону.
— Иверскую Божью Матерь? Но почему?
— Чтобы отслужить дома напутственный молебен и перенести Владычицу через лежащую Анну Петровну. На счастье.
— И неужели вы думаете, государыня, что мои жалкие усилия могут чему-нибудь помочь? Боже мой! Боже мой… Теперь я понимаю, почему мои ходатайства за самых достойных людей стали безрезультатными.