Грань креста (дилогия)
Шрифт:
И самовар уже фырчит, закипая, моя любимая чашка ждёт на столе…
За это всё можно отдать. Всё, кроме жизни. Шура, говорю себе, жизнью ты и так рискуешь, порой не раз на дню. За что? За двадцать пять процентов надбавки к зарплате? Стоят они того? А такая возможность — стоит.
Нет, отвечаю. Там — другое. Психи воюют с нами, Мы — профессионалы, на чьей стороне — знания и опыт. В деле, предложенном Роем, в положении родимой клиентуры окажусь я, затеяв незнакомые игры с отлично владеющими своим ремеслом солдатами. Навык, приобретённый на войне, — за них,
Но до чего ж стало здесь тесно! Нечем дышать. Тяжек воздух вертящегося мира. Хочу домой! Как мне быть?
— Всё зависит от тебя, — раздалось над ухом негромко, — от того, насколько в действительности тебе необходимо вернуться.
— Жизненно! — воскликнул я и только потом сообразил, что кто-то прочёл мои мысли. Кто?
Ну, конечно. Она это проделывает не впервые. Та, Которой Принадлежит Ночь, присела передо мной, совершенно как домашняя кошка, собрав все лапы в пучок на крошечной площади придорожного камня, выглядывающего из белой пены мелких пушистых цветов. Великолепная шерсть переливается серебряными волнами. Мудрые очи обратили синюю бездонную вечность в глубь меня.
— Здравствуй, моя замечательная. Какими судьбами? Ведь сейчас день! Разве ты можешь являться при свете солнца?
— Не явилась, Са-ша. Просто пришла, прибежала, как все, ногами. Это правда, я теряю почти всю силу в таком положении — её мне дарует ночное светило. Но я сочла своим долгом показаться тебе, человек с именем прибоя.
— Долгом?
— Долгом, обязанностью — как нравится. Я хочу предостеречь тебя.
— От чего, Лина?
— От тебя самого. Видишь ли, самые сильные желания имеют свойство исполняться. Не любые, а, как ты выразился, «жизненно необходимые». Те, что полностью овладевают человеком. Бойся, как бы не исполнилось твоё.
— Бойся? Чего же мне бояться? Я только о том и мечтаю!
— И зря. Мне кажется, человек, достаточно знакомый с капризами той своенравной дамы, что зовётся Судьбой, должен знать: всё имеет свою цену.
— Я готов платить.
— Разве уже объявлено, чем платить придётся? А если цена окажется непомерной? Сможешь ли жить, когда расплатишься? И если да, то кем ты станешь, заплатив?
— О чём ты?
— Дай Всемогущий, чтобы этот вопрос навсегда остался без ответа. Я и так сказала больше, чем следовало. Просто ты мне дорог. — И, отвернувшись, не прощаясь, бесшумно и мягко пошла к деревьям.
Не исчезала она впервые, а просто уходила. Я глядел ей вслед и думал не о тех словах, что были адресованы мне, а о том, что даже её походка похожа на твою…
Лёгкое прикосновение чего-то к сапогу заставило меня очнуться. Опустил глаза: подле моих ног на траве лежал колючий шар. Ёжик! Откуда он здесь взялся, да ещё вдобавок задолго до заката? Ежи — существа ночные, до сумерек обычно из норок не вылезают.
Опустился на корточки, разглядывая. Патрик перевесился из кабины, громко удивляясь:
— Господи! Сто лет не видел!
Присоединилась начальница:
— Что ещё за штука? Вроде тут таких зверей не водилось. Ребята, вы
Я аккуратно поднял гостя с земли. Очутившись у меня в руках, он зашевелился и, похрустывая иголочками, не дожидаясь уговоров, развернулся, дотрагиваясь до пальцев короткими лапками. Из-под чуть сбившейся набок колючей чёлки выглянула острая мордочка, подёргивая носиком. Глянул мне, совсем по-человечьи, прямо в глаза с лёгкой печалинкой, словно желая сказать что-то.
Меня вдруг захлестнула волна горячего безумия: неспроста! Оставив водителя объяснять доктору, что это за непонятное и колючее тут появилось, я, стиснув ёжика в руках, метнулся с ним в кусты, сбивчиво бормоча:
— Ежишка, милая, ежишка моя, ты пришла! — и начал рассказывать, плача, маленькому существу, тепло прижимающемуся мягким животиком к моим ладоням, всё-всё.
Я шептал, как тоскую, как мне здесь одиноко, поведал о своих воспоминаниях, клялся, клялся в любви снова и снова. Вздумай Люси посмотреть, чем я занят, она бы срочно полетела обратно в машину брать у диспетчеров номер наряда на госпитализацию и просить прислать фельдшера на замену, а мне пришлось бы провести ближайшие несколько месяцев в комнате без дверей, но с зарешечёнными окнами.
Но я об этом не думал, выплёскивая из души скопившиеся там уныние и горечь.
Чуть выговорившись, забеспокоился:
— Ежишка, милая, ты почему пришла? Просто соскучилась по мне, любимая, или произошло что-нибудь? Плохое? Может, заболела? Дома неприятности? Что стряслось?
Ёжик тихо лежал на ладошке, не пытаясь ни уйти, ни свернуться, помаргивая грустными глазками с чуть подслеповатым прищуром. Ты, когда снимаешь очки, всегда так прищуриваешься ненадолго.
— Любовь моя, я не смогу ничем помочь. Я слишком далеко. Если сумеешь переслать мне свою боль — отдай, я заберу с радостью. Или о чём-то предупредить хочешь?
Ну, подай же знак, в чём дело? Дай понять как-нибудь, прошу.
Молчит. Почудилось или нет, что глазки заблестели влажно?
— Хорошая моя, не беспокойся. У меня всё в порядке. Я о тебе постоянно помню. Наверное, всегда помнить буду. Только бы с тобой ничего не случилось!
Я положил ёжика на землю у подножия тонкого дерева со странной золотисто-красной корой и вытер тыльной стороной ладони глаза. Отнял ладонь от лица: его уже нет.
Произнёс в пустоту:
— Спасибо, что заглянула, ежишка. Я люблю тебя. Будь счастлива.
Пиная сухие листья, двинулся в сторону автомобиля. Ни тени сомнения, кем был мой гость, не возникло. Я нёс в себе совершенную уверенность, что этот визит — не случаен. Знать бы ответ: к добру аль к худу?
Люси при виде меня подпрыгнула на окошке, взмахнула лапкой и с бодрым видом вознамерилась ляпнуть дежурное ехидство. Но, видать, прочла на моём лице, что такой поступок не ко времени, и тихо ретировалась.
Я не сел в кабину, предпочтя укрыться от нежеланных сейчас разговоров в салоне. Прямо в халате и сапогах рухнул на носилки, глядя в потолок и вынося себе клиническую оценку. Вынес.