ГРОМОВЫЙ ГУЛ. ПОИСКИ БОГОВ
Шрифт:
Ночь полностью вернула Озермесу силы. Он вскочил с тахты, умыл ся, поздоровался с Мухарбеком, поел, схватил лук и три стрелы, взял несколько кусков копченого мяса и отправился в лес. Самыр бежал впереди него. Вчерашний день и все другие ушедшие дни уже не держали Озермеса на привязи. Он шел легко, щурился от яркого солнца и напевал новорожденную, без слов, песню. В двух силках белели косточки зайцев, объеденных шакалами, одного капкана он не нашел, какой-то зверь унес его с собой. Безусый Хасан рассказывал, бывали случаи, когда волк, угодив в капкан, отгрызал себе лапу, чтобы освободиться. Самыр обнюхивал силки, фыркал и толкался. Озермес прикрикнул на него.
Самыр, обидевшись, отошел и, помаргивая, уселся в сторонке. В яму ловушку с острым колом на дне, вырытую Озермесом
— Уль-уль-уль!
— Сиди, сиди, — сказал Озермес, — я тебя не трону.
Он оглянулся на Самыра. Тот сидел отвернувшись, с несчастным видом.
— Собака тоже не нападет, — сообщил курочке Озермес. — А вот мужа твоего мне, чтобы покормить свою жену, пришлось убить. Но он все равно скоро ушел бы от тебя в горы.
Свистнув Самыру, Озермес побежал вниз по склону. Петух, которого он подстрелил, в самом деле несколькими днями спустя ушел бы к другим петухам и до новой весны жил бы с ними в мужской стае. Год тому, в последний месяц лета, Озермес видел десятка два пасущихся уларов. Крепко сбитые, с короткими шеями и короткими толстыми ногами, они, сварливо перекрикиваясь, клевали плоды рододендрона. Улары линяли и походили издали на плешивых белобородых стариков, порастерявших папахи. Улары предпочитали жить без кур, и все же, раз в году, откликаясь на непреодолимый зов к продолжению рода, они, подобно женщинам воительницам, с мечом в руке добывавших для себя мужей, бились клювами и шпорами, чтобы завладеть самкой.
Услышав однажды от Безусого Хасана о таких же боях у оленей, Озермес спросил: — А что, у них мало самок? — Хасан хихикнул, но тут же напустил на лицо строгость. — Не в том дело, мальчик мой. Так устроил мудрый Тха. В стычках самцов побеждает сильнейший, и дети от него бывают тоже сильными и здоровыми. От слабых отцов рождались бы больные дети, и все живое на земле постепенно вымерло бы. — А самки? Они не сражаются из за отцов? — Женщинам Тха дал право выбирать достойного из достойных и отказывать всем другим. Тебе разве не приходилось видеть, как наши девушки выбрасывают плетки, заброшенные им во двор джигитами? Признаюсь тебе, что мою плетку дважды выкидывали за плетень, и только третья девушка, самая разумная, лучше ее, кроме твоей матери, у нас не было, сумела оценить меня. Думаю, что две первые кусали потом локти с досады.
Худая, костлявая жена Хасана была выше его ростом, и голос ее, когда она разговаривала с ним, разносился по всему аулу, что давало возможность и стару и младу узнавать всякие подробности из их семейной жизни. Шутливо поговаривали, что от пронзительного голоса жены Хасана разбегались все звери в округе, и из-за этого он уходил на охоту далеко и иногда на много дней. Озермесу
Самыр вспугнул сразу двух зайцев. Они поскакали в разные стороны, Самыр заметался, побежал за одним, потом почему то решил догнать другого, свернул за ним, но от того только след остался. Самыр догнал Озермеса и, не глядя на него, принялся с озабоченным видом шастать по кустам. Пожалев опростоволосившегося пса, Озермес промолчал. Вспомнив курочку улара, он подумал, что надо было отобрать у нее два три яичка для Чебахан, любившей яйца, сваренные вкрутую.
Щадя птиц, Озермес редко брал яйца из их гнезд. А вот если бы Чебахан и он перед началом сражения за аул спрятали где-нибудь в надежном месте несколько кур и петуха, возле их сакли бегала бы теперь целая куриная стая. Но разве до того им было? Пока аул горел, солдаты переловили всех кур, которые попались им под руку, а остальных наверняка съели лисы и шакалы...
Увидев издали погруженного в размышления Мухарбека, Озермес подумал, что будь пень пониже и не так морщинист, его лучше было бы прозвать Хасаном. Возле Мухарбека на мертвом стволе явора сидела Чебахан. Задумавшись, она смотрела на заходящую сторону и Озермеса не видела.
Остановившись у кладбища, он оглядел покрытые травкой холмики. Рядом с могилами Абадзехи и ее мальчика появились другие. В одной маленькой покоится тот, в которого почему то не вселилась душа — сына его и Чебахан.
За что послано такое наказание тем, кому более всего живущего необходимо продолжение рода, в чем они провинились перед богами? Он не напоминает Чебахан о ее несбывшемся материнстве, и она не заговаривает о своем родившемся мертвым ребенке. Но когда Чебахан подбирает с земли пушистого дрозденка, выпавшего из гнезда, или видит ловко прыгающего с ветки на ветку детеныша куницы, большие глаза ее наливаются тоской, и она бросает на Озермеса быстрый виноватый взгляд. Так смотрят грешники, сознающие, что им нет оправдания. Озермес притворяется, что не замечает ее взгляда, и принимается подшучивать над Самыром.
В большой могиле лежит человек, чья жизнь оборвалась, как она обрывается для тех, кто, не подозревая того, поступками своими калечит собственную душу и этим понукает ее скорее вылететь из его головы. Первый после Абадзехи и, наверно, последний человек, попавший сюда, к ним. Слепящее глаза солнце зашло за облако, желтовато серая тень легла на скалистый обрыв, шафрановое поле, саклю, Мухарбека, и все, кроме освещенной солнцем Чебахан, стало призрачным и легким, вроде полоски тумана, протянутой по краю опирающегося на землю неба. Казалось, еще немного, и тень, уплывая, унесет с собой то, что кажется Озермесу временным и случайным. Но тень, ничего не прихватив, перетекла через овраг и растаяла.
Озермес вздохнул, словно пробудившись от сна. Самыр взглянул на него, подбежал к Чебахан, тявкнул и ткнулся носом ей в колени. Она повернулась, вскочила, вытянувшись в струнку, и быстро пошла навстречу Озермесу, всматриваясь в улара, которого он держал за лапы.
— Измаялась, ожидая тебя, муж мой, — сказала она, стараясь спрятать улыбку.
— Решила, что лавины бросаются на меня каждый день? — Он протянул ей улара. — Мазитха снова позаботился о нас. Силки теперь тоже не останутся пустыми. Появились и зайцы. Самыр перепугал двоих так, что их не догнала бы и стрела.
Самыр, поняв, о чем рассказывает Озермес, к чему-то принюхался и деловито затрусил к оврагу.
Чебахан, проводив его взглядом, прищурилась, лукаво посмотрела на Озермеса и сказала:
— За зиму зайцы отощали и стали быстрее бегать, разве их теперь догонишь?
Озермес отнес в саклю лук и стрелы. Чебахан подвесила над очагом казан с водой, чтобы облить птицу кипятком и ощипать перья. Самыр улегся за дверью в ожидании костей улара. Озермес рассказал про курочку, сидевшую на яйцах. Если бы он не пожалел ее и будущих птенцов, добыча его была бы обильнее. Чебахан не отозвалась, лишь на лбу у нее образовалась тоненькая морщинка.