ГРОМОВЫЙ ГУЛ. ПОИСКИ БОГОВ
Шрифт:
Чебахан кивнула и снова нагнулась над волчьей шкурой.
Озермес повертел перед глазами листок явора. Он походил на руку человека, только пальцев на нем было четыре. До того как листок умер, высох и упал на землю, у него были такие же косточки и жилки, что и в руке человека, по жилкам текла кровь, только не красная, а зеленая.
Безусый Хасан, поглаживая ладонью голую кожу под носом, говорил Озермесу: — Все живое одинаково, мальчик мой, и тебе это надо знать. Мой отец втолковывал мне: не воображай, что ты и все другие люди понимаем и знаем больше остальных живущих на земле... Вспомни, мальчик мой, лесных собак. Ты ведь слышал, как они воют. На самом деле это их песни. Я видел издали, как серая мать обучала своих детей петь. Они садились в кружок, мать поднимала морду к небу и затягивала песню, а маленькие серые тоже задирали носы и визгливыми детскими голосами подхватывали. Совсем как ты, когда маленьким подражал отцу. Но прости, мой конь свернул в сторону, рассказать я хотел другое. У волков, оказывается, есть свой язык, которого мы, люди, не слышим. Я не раз наблюдал, как они охотятся. Соберутся, беззвучно посоветуются, потом разделяются — одни уходят, ложатся в засаду, а другие — загонщики, поднимают оленя и гонят его к засаде. Бывает, что олень, убегая, вдруг сворачивает куда то, допустим, в ущелье. Загонщики тут же сообщают об этом серым, лежащим в засаде, те вскакивают, бегут к выходу из ущелья и встречают оленя там. У меня чуткие уши, мой мальчик, но я ни разу не смог услышать, как они переговариваются. — Хасан, пригладив сбритые усы, засмеялся. — А если кто-нибудь из волков во время охоты провинится, его наказывают, все едят, а он сидит в сторонке и ждет, пока они не насытятся. Чаще всего ему достаются не самые лакомые кости. Но мой конь опять пошел не туда. Не только волки, но и змеи говорят на неслышном нам языке. Но они еще и знают, что мы, люди, не слышим и не понимаем их языка.
Озермес пересказал услышанное от Хасана отцу. Тот одобрительно кивнул. — Безусый мудрый человек. К тому, что он сказал, можно добавить о наших божествах — они такие же, как люди. Тхаголеджи землепашец, имеет мать Уорсар и сына, он добр и приветлив, Хакусташ пасет пахотных волов... Отец мой говорил, что такими же трудолюбивыми, добрыми и приветливыми должны быть и люди. Еще он говорил, что человек должен видеть все, что вокруг него, таким, какое оно есть, и не пытаться что нибудь менять, ибо это невозможно, это все равно, что, родившись и став взрослым, попытаться родиться заново или сесть на ветку дерева и рубить ее. — А Хасан похож на Тхаголеджа? — спросил Озермес. — Он такой же добрый? — Да. — Но Тхаголедж никого не лишает жизни, а Хасан охотится, убивает зверей. — Глаза отца посветлели. — Мне нравится, сын мой, что ты о многом задумываешься. Давно уже было сказано: ум — вторая душа человека. И еще: не развязав мешок, не узнаешь, что в нем. Я развяжу тебе мешок Хасана. Он живет, как живут волки, ласки или соколы сапсаны, он, как и они, убивает, чтобы поесть, а не для того, чтобы убить, и души тех зверей или птиц, в которых он стреляет, остаются живыми. Так уж устроен мир. Хотя я, как и отец мой, считаю, что лучше было бы, если б все люди походили на Тхаголеджа и никого не убивали...
* * *
Чебахан надоело возиться с волчьей шкурой, отложив ее, она принялась скрести закопченный казан. Чебахан не любила сидеть без дела, но Озермесу казалось, что иногда она ищет себе занятие, чтобы избавиться от какой то назойливой мысли. Поглядев на нее, Озермес подумал, что в последнее время он, пожалуй, вспоминает отца и Хасана чаще, чем прошедшие лета и зимы. Может, потому что у него не хватает мудрости, дабы растолковать самому себе непонятное. Отец не только много знал, но и хорошо понимал его и часто угадывал несказанное ему словами. Не считая и того, что отец помнил уйму всяких историй из прошлого адыгов и других народов и столько сказаний и песен, сколько, наверно, не насчитывается звезд в пересекающей небо Тропе всадника.
Озермесу было лет десять, когда однажды Хасан сказал ему: — Завтра пойдешь со мной на охоту, хочу кое что показать тебе. — Они вышли из аула до восхода солнца, перебрались через перевал, спустились в широкую долину и зашагали вдоль тихой речки, берега которой густо заросли высоким колючим кустарником. Впереди раздался неуверенный крик молодого петушка. — Там кто нибудь живет? — спросил Озермес. — Тише, — шепнул Хасан, вытащил из колчана стрелу и, поманив Озермеса, стал неслышно подкрадываться к зарослям. Из них снова послышалось: — Клу-клу! — Хасан остановился и сказал ему в ухо: — Обойди кусты, смотри только, чтобы и сучок под ногой не хрустнул, а потом, не скрываясь, с шумом продирайся ко мне. — Не успел Озермес забраться в колючую чащобу, как из нее, хлопая крыльями и кудахча, как курица, круто взвилась вверх большая пестрая птица. Взлетев на высоту стоявшей неподалеку пихты, она резко сменила направление и понеслась в сторону Хасана. Он спустил тетиву лука. Стрела вонзилась в птицу, и та камнем упала на серый речной песок. Озермес выдрался из колючек, обежал кусты и остановился в изумлении. У птицы были желтый клюв, яркие алые щеки, между глазами и щеками шли полоски зеленых мелких перышков, от щек к затылку две черные бородки, на голове зеленовато серый хохол, шея темно зеленая, спина золотисто огненная, грудь буро красная, и хвост с руку Озермеса из двух коричнево розово оранжевых перьев. — Это фазан, мальчик мой, — довольно объявил Хасан, — мясо у него вкусное, нежное, но я обычно не охочусь на них, очень уж они красивы. А ведь это петух, жены у них совсем не такие цветные. — А почему так? — спросил Озермес. — Фазаниха — мать, она несет яички, около десятка, ей надо выводить потомство, а врагов у фазанов много, и лесные кошки, и клятвопреступницы, и куницы, и ястребы, да еще фазаны больше бегают, чем летают, вот курочке и надо быть незаметной. Хвала Мазутхе, пообедаем мы с тобой вкусно. — Подвязав фазана к поясу, Хасан повел Озермеса дальше. Они вошли в длинное полутемное ущелье, в глубине которого, распыляясь в белое облако, падала со скал в глубокую каменную чашу вспененная вода. Выкупавшись в водопаде, они выбрались из ущелья. Когда тени на земле снова стали удлиняться, Хасан оглядел склон горы и сказал, что пришло время сделать привал. — Перейдем ручей, я разведу костер, выпотрошу фазана, а ты, мой мальчик, поднимись к во он тем дубам, видишь, растут рядышком, как братья? Там стоит каменный дом, сходи, посмотри на него, а потом я расскажу тебе о нем, из за этого дома я и привел тебя сюда. — Озермес, перескочив через ручей, побежал в гору, распугивая юрких зеленых ящериц. Он знал, что если наступить ящерице на хвост, она бросает его, убегает и, где нибудь затаясь, отращивает хвост заново. Не раз он хотел поймать ящерицу, принести ее домой и посмотреть, как у нее отрастает новый хвост, но все было недосуг, хлопот у него хватало и без ящериц. Каменный дом стоял на ровном месте, среди кряжистых дубов, высокий, в три роста Озермеса. Стены были сложены из четырех толстенных каменных плит, поросших лишайником. Пятая плита крыша, такая же толстая, тяжелая, плотно лежала на стенах. Ветрами на нее нанесло землю, и в одном углу из земли проросла стройная сосенка. Раздвигая высокую, до плеч ему, траву, Озермес подошел к дому, потрогал пальцем ровно обтесанную стену, потом обошел дом и обнаружил в задней стене круглую дыру, прорезанную низко, у самой земли. Встав на колени, Озермес засунул в дыру голову и плечи. В лицо ему пахнуло холодной сыростью. Когда глаза привыкли к темноте, он раз глядел, что дом пуст. — У-у! — крикнул он. — У-у-у! — низко загудела пустота. Озермес отпрянул, вскочил, обошел каменный дом с другой стороны и побежал по склону к ручью. Хасан уже выпотрошил фазана и рыл кинжалом яму рядом с костром. — Учись, — сказал он, — пригодится. — Вырыв неглубокую яму, он пересыпал в нее из костра тлеющих углей, опустил туда фазана и завалил яму землей. — Теперь немного подождем, — сказал он, сел, скрестив ноги и сощуря маленькие зоркие глазки, посмотрел на склон горы. — Осмотрел, увидел дом? — Озермес кивнул и уселся рядом с ним. — Когда эти леса были еще с хворостинку, — начал Хасан, — в наших горах жили два племени, великаны и карлики. Карлики были хилыми, и ноги у них были такими слабыми, что им было трудно ходить, и они, чтобы меньше уставать, ездили верхом на длинноухих. Сядут на них, схватятся руками за уши и скачут. Сил на то, чтобы строить себе сакли, у них не было. Осенью они мокли от дождя, зимой мерзли в снегу. Великаны пожалели карликов и решили построить для них дома. Великаны были такие могучие, что каждый мог вытесать из скалы стену, взвалить ее на плечи и отнести куда надо. Сложив дом, великаны прорубали в одной стене дверь по росту карликов. И когда дома были построены, карлики въезжали в них верхом на зайцах. — Но для чего карликам были нужны такие высокие дома? — Так их же складывали великаны, ниже у них, наверно, не получалось. — И куда они делись потом? — Карлики поумирали, а души их, наверно, переселились в тех, кто был выше ростом. Великаны же куда то ушли, я их в горах не встречал. — А другие дома развалились? — Нет, стоят, ты же видел, из каких каменных глыб они сложены. В здешних горах их немало. Я думаю, дома великанов простоят столько же, сколько и эти горы. — Они еще немного поговорили, и потом Хасан разгреб землю и вытянул из углей фазана. Перья и кожа фазана остались
Когда отец вернулся, Озермес рассказал ему, что видел каменный дом, построенный для карликов великанами. Отец чуть улыбнулся. — Это хорошая сказка, — сказал он, — но на самом деле такие каменные дома — могилы, в которых хоронили умерших здешние племена, прадеды наших прадедов*. Они клали в каменные могилы одежду умершего, лук, стрелы, топор, кинжал, котел для мяса, глиняный казан, все, что могло понадобиться ушедшему в иной жизни. — Тот дом, который показал Хасан, был пустым. — Те, что удалось повидать мне, тоже, кроме одного, были пустыми. Их разграбили иноземцы. Адыги никогда не грабили могил ушедших. — А почему мы теперь не строим для себя сакли из камня? — Хороший вопрос, — похвалил Озермеса отец. — Когда-то, с тех пор прошла вечность, наши предки строили каменные дома и для живых. Но на это уходило много времени и труда. Однако на наши земли постоянно, со всех сторон, вторгались полчища завоевателей, и адыгским племенам приходилось броcaть жилища и уходить в горы и леса. Строить каменные дома не было смысла, и мы стали строить сакли, которые, ты ведь знаешь, можно построить за несколько дней. Были и другие причины. — У меня еще вопрос, — нерешительно произнес Озермес. Отец кивнул: — Спрашивай. — А откуда ты все это знаешь? — И это хороший вопрос, — снова похвалил отец. — Многое мне рассказывали дед и отец. А задолго до того, как ты родился, к нам однажды весной приехал чужеземец, старый тхамада, в голове которого было больше знаний, чем воды в море. Он говорил по-турецки, по-арабски, немного по-адыгски, и мы могли с ним разговаривать. Тхамада многое слышал о нашем народе и хотел узнать еще больше. Шестеро джигитов и я взялись сопровождать тхамаду и помогать ему приумножать знания. С начала лета и до осени мы странствовали по адыгским землям, кое где останавливались, иногда на пять — семь дней, иногда надолго и помогали ему находить в земле следы наших давно ушедших предков. Когда что-нибудь находилось, он определял, сколько лет и зим тому или другому казану либо ножу, и узнавал по ним, какие племена и когда жили в этом месте. В горах на нисходящей стороне мы нашли каменную могилу. Из уважения к тхамаде и попросив прощения у ушедших за то, что нарушаем их покой, мы выбили каменную затычку из круглой двери, влезли в дом мертвых, осмотрели то, что лежало внутри, положили все на место и снова забили дверь.
* «Каменные дома» — погребальные дольмены на Сев. Кавказе, относятся к III —
II тысячелетиям до н э.
Тхамада говорил, что некоторые ученые в других странах стараются доказать, будто на Кавказе в седые времена жили предки не адыгов, но что это ложь и что он приехал вооружить свой ум и развеять слова лжецов. Тхамада был настоящим мужчиной, всегда говорил правду и любил всех людей, как братьев... Безусый Хасан опередил меня, и я благодарен ему за это. Теперь я пойду по его следам и покажу на днях тебе, сын мой, другие могилы наших предков, а ты потом покажешь их своим детям и внукам. — Озермес, скрывая радость, нахмурился и опустил голову. Но тут же снова посмотрел на отца. — Я не понимаю, зачем ученые люди в других странах лгут? Разве им не хватает своих предков? Для чего им присваивать чужие могилы? — Я тоже спрашивал об этом у ученого тхамады. Он говорил мне так: бывает, что ищущий истину заблудится в пути и вместо восходящей стороны окажется на заходящей. Поняв, что заплутал, ищущий возвращается и пускается в путь заново. Так поступают мужчины, почитающие правду и честное имя своего отца. Однако по земле ходят и другие, прячущие под бараньими шапками головы шакалов. Они, заблудившись, скрывают ошибку и направляют остальных по той же кривой дороге. Или же, узнав правду, истолковывают ее к своей выгоде. Некоторые ученые люди помогают жаждущим вытеснять нас отсюда, оправдывают их черные поступки, чтобы живущие на земле не осуждали нечестивых. Так раскрашивают уродливую девушку, чтобы скрыть от всех ее безобразие.Ученые люди нападающих на нас уверяют, будто в каменных домах хоронили своих умерших их предки, а не наши, и, значит, нападая на нас, они не отнимают чужое, а лишь возвращаются во владения прадедов своих прадедов. Один мудрый человек когда то верно сказал: из под корня лжи сочится кровь.
Прошло немного времени, и отец повел Озермеса навстречу восходящему солнцу. На этот раз он не останавливался в аулах, а обходил их стороной, хотя шичепшин был при нем. Большую часть дня отец молчал. Чтобы не мешать течению его мыслей, Озермес молчал тоже. Они шли по желтой волнистой степи, покрытой от дыхания земли сизой дымкой. Справа от степи бледно зеленели нагорья, за ними темнели на склонах леса, а еще дальше степь подковой охватывала зубчатая, с белыми головами, горная гряда. Они шли день, и еще два дня, и впереди из равнин выросли округлые белесые холмы, похожие на острова среди широкой реки. Холмов было семь. Они тянулись один за другим, как караван. Отец остановился в тени самого высокого холма и сказал: — Многие думают, что эти холмы со временем вырастут и станут такими, как Бешту. Они ошибаются. Это не холмы, а курганы, могилы наших далеких предков*. О том, что там внутри, я знаю со слов тхамады чужеземца. Когда тебе доведется проходить мимо таких курганов, поминай добрым словом тех, чьи кости покоятся в них.
* Большинство курганов на Кубани относятся к VI — IV векам до н. э. и принадле
жат меотам, предкам адыгов.
Они уселись, поели, и отец рассказал Озермесу, как предки их предков хоронили своих вождей. Потом припомнил сказание о женщинах воительницах, живших на берегу моря и совершавших набеги на адыгов. — Они были хорошими наездницами и владели мечом лучше мужчин. Больше других страдали от их набегов наши племена, потому что ни один джигит не мог позволить себе поднять меч на женщину. Воительницы захватывали для себя мужей, увозили их с собой и время спустя отправляли обратно. Если у воительницы рождался сын, она отсылала его к отцу, а если появлялась дочь, девочку учили владеть оружием и выжигали ей правую грудь, чтобы сподручнее было стрелять из лука. — А куда они делись? Потомков от них не осталось? — В глазах отца заискрилась улыбка. — Может, и остались. Дед мой говорил, что когда он был молодым, некоторые наши женщины сражались не хуже мужчин. Жена моего деда, твоя прабабушка, метко стреляла из лука, я сам видел, ни одна стрела ее не пролетала мимо мишени. — Ты сказал, что женщины воительницы отправляли мальчиков к отцам. Значит, и во мне, может быть, есть кровь какой нибудь воительницы? — Отец кивнул. — А не может случиться так, что адыгские женщины, в жилах которых течет кровь воительниц, снова объединятся и станут нападать на мужчин? — Глаза отца снова заблестели. — Кто знает, что случится завтра. Но я думаю, этого не будет. Всему, что происходит, свое время. Да и женщины наши теперь не такие, как некоторые их прародительницы. Чужеземец тхамада говорил мне, что в те времена воительниц называли мужеубийцами. — А все же, что будешь делать ты, если такое произойдет? — Наверно, как и теперь, петь свои песни. — Он надолго умолк, и Озермес догадался, что душа отца куда то улетела. Когда душа вернулась к отцу, он взял шичепшин и смычок и негромко запел:
Уорирай, райрэ, ро, рирарэ, оро! Души предков жить вечно будут! Ай, рай-рэ, ро! Потомки наши предков не забудут! Ай, рай-рэ, ро!Озермес, слушая песню, смотрел на желто бурую степь, переливавшуюся вдали, как текучая вода, и представлял себе рассказанное отцом. Кургана, у подножия которого они сидят, еще нет. В земле вырыта большая глубокая яма, в которую спускается длинный, в семь прыжков, широкий ход. Яма и ход перекрыты толстыми бревнами из старых буков и яворов, а под ними в углу ямы сложен домик из белых каменных плит. Издали доносятся заунывный скрип деревянных колес, пронзительные причитания и плач. Большую повозку, раскрашенную белой, желтой и голубой краской, тянут шесть лошадей. В повозке лежит в желтом панцире ушедший вождь, к поясу его привязаны меч, лук и стрелы, у левой руки — железный щит. Пыль от повозки скрывает вторую, поменьше, в ней ворох одежды ушедшего и кувшин с заморским вином. За второй повозкой, плача и царапая лица, бредут с распущенными волосами женщины — жены. Их сопровождают плакальщицы, с криками рвущие на себе волосы. Позади воины на скакунах гонят табун лошадей... И вот уже вождь уложен в каменный домик, жены его и лошади заколоты... тоже уложены в яму, по одну сторону женщины, по другую кони. В проход закатывают повозки. Все, что вождю нужно в иной жизни, — с ним. Вход заставляют глыбами, камнями. И потом, и день, и другой, и все лето, и всю осень мужчины носят и носят на могилу землю, пока не образуется высокий округлый курган.
Когда стемнело, Озермес собрал в кустах валежник и разжег костер.
Поев, легли спать. Озермес смотрел на Тропу всадника, на Семь братьев звезд, на другие звезды, колесом вращающиеся вокруг неподвижной Низовой звезды, у которой, как ему однажды сказал отец, надо учиться скромности, самая непоколебимая, Низовая никогда не старается казаться ярче, чем она есть. Чем дольше Озермес смотрел на небо, тем ниже опускались звезды, становясь такими же простыми и близкими, как светлячки, летавшие на втором месяце лета возле их сакли, казалось, протяни руку и поймаешь любую из них. — Ты не спишь? — тихо спросил отец. — Нет еще. — У тех, кто доказывает, будто в курганах покоятся не наши, а их предки, — сказал отец, продолжая дневной раз говор, — есть еще один коварный замысел. Ты знаешь, что корни у деревьев разной длины. Чем глубже уходят в почву корни, тем крепче стоит дерево. Корни адыгов — это их древние предки. Нечестивые хотят подрубить наши корни, чтобы мы скорее упали. Когда твоя будущая жена родит тебе сына, расскажи ему об этом. — Отец лег на бок и заснул. Озермес повернулся лицом к кургану, и вскоре ему почудилось, будто оттуда доносятся тихий плач женщин и протяжное ржание лошадей.