Гроза над крышами

Бушков Александр Александрович

И вот сейчас, что уж скрывать, его порой так и подмывало собственными глазами увидеть папаню и маманю ночью в спальне, узнать, как у них все обстоит после двадцатилетней верности друг другу — неужели в точности так, как у молодых? Став постарше, он не раз подмечал то, на что не обращал внимания в прежние года: переглядочки в иные из вечеров — безобидные вроде бы, но сейчас ясно, что к чему; имевшие строго определенный смысл слова; вроде бы шуточные шлепки папани и вроде бы случайные прикосновения мамани — и всякий раз они уходили в спальню быстрее обычного.

Словом, искушение крепло. И ничего здесь, пожалуй, не было из ряда вон выходящего — того, что именуется пороком или грязными думами. На ватажках и сходках Школяров, когда речь заходила о непознанном

еще опыте, не так уж и редко иные рассказывали, как случайно видели папаню с маманей за этим самым — ну, или старшего брата с женой либо старшую сеструху с мужем. Шибко уж обсасывать такие разговоры считалось не вполне политесным, но и отношение к ним было спокойное, как к вещи самой обыденной. Ну, и у всех, кто дохаживал последние полтора-два года в Недорослях, считалось даже молодечеством подглядывать вечерком за искавшими уединения в пригородных лесах и рощицах молодыми парочками — и те, кто наблюдал эти парочки лежмя, задирали нос перед теми, кто ничего, кроме целовален и вольностей рукам, не подсмотрел.

Все через это прошли, все, став Школярами, оставляли эту «зеленую охоту» как неподобающую для их нынешних годочков и положения. Правда, это не касалось подглядки за купальщицами — это и Подмастерья не считали для себя зазорным, не то что Школяры. Находились отчаянные девахи, которые, накупавшись, снимали купальные платья и выжимали не в кустах, а на берегу. Точно известно, что прекрасно знают: за ними очень даже свободно могут наблюдать из кустов беззастенчивые ухари. Но притворяются, будто ни о чем не ведают. И у Подмастерьев, застигнутых девчонками за этаким занятием, есть старая отговорка — заявляют с ухмылочкой: «А может, я себе невесту высматриваю, чтоб наверняка». Девчонки поскромнее прогоняют с визгом, швыряя песком и ветками, а разбитные отвечают хоть и в рамках политеса, но довольно игриво. Шутки шутками, а всерьез говорят об иных, что так вот они и высмотрели себе невесту, так что эта старая забава не особенно осуждается теми взрослыми, кто помнит свою молодость и потому снисходителен...

А если учесть, что с некоторых пор Тарик умеет необычно подсматривать и подслушивать... Положительно, искушение слишком велико.

Готовила маманя хорошо, и при других обстоятельствах Тарик набросился бы на все, как разбойник на припозднившегося на лесной дороге купца, но совсем недавно его как следует накормила Тами, и он был сыт. А потому хлебал и жевал нехотя, даже свой любимый суп с пампурышками⁸², рубленым мясом и приправами (маманя постаралась и красиво, с хрусткой золотистой корочкой, поджарить свежую плоскушку⁸³), даже салат из первой редиски с первым луком. Чтобы не обижать немало провозившуюся с обедом маманю, он старался делать вид, будто наворачивает с аппетитом, как человек, кроме завтрака ничего во рту не имевший. Однако маманя порой видела его насквозь (хвала Создателю, далеко не всегда и не во всем). Вот и сейчас сказала озабоченно:

— Тарик, ты что-то совсем плохо ешь... Ты не захворал, часом? С иными после испытаний такое случалось, я помню. И уж тем более квартальные... Живот не болит?

Не было причин скрывать от нее, как обстояло дело, ничего в этом нет стыдного или неполитесного. И Тарик сказал правду:

— Меня девочка из шестнадцатого нумера здоровским обедом накормила. Новая девочка, только что с дядей к нам переехали. Гаральянка, так забавно иные слова выговаривает... У нее клетка сломалась и кролы разбежались, а я помог починить. Вот она меня обедать пригласила. Ну, я и налопался с голодухи — у нее и колбаса невиданная, бизонья, и гаральянский сыр, какого у нас нет, и еще всякое...

— А старшие где были?

— Я ж говорю, у нее из старших только дядя. Егерем нанялся к какому-то здешнему герцогу...

— Ох, Тарик... — показалось, маманя чуточку запечалилась. — Вот так вот взяла и пригласила обедать, без позволения старших...

Я тебе никаких знакомств отродясь не запрещала, но есть же политес... О гаральянских

девчонках и так говорят разное... Конечно, про обитателей дальних мест всегда придумывают кучу чепухи, а уж о Гаральяне... И все равно, неладно получается. Может, ее дяде и не понравится, что она первого, с кем познакомилась, обедать приглашает. Неизвестно, что о тебе подумает, а ведь семья наша всегда числилась среди политесных...Не стоило ее посвящать в иные тонкости — говорить, что первым с Тами познакомился не он, а Байли (которого она не то что обедать не приглашала, а чарку прохладительной фруктовки не поднесла, обратите внимание!). Но вот насчет кое-чего другого умалчивать никак не следовало.

— Я ж тебе не все рассказал, маманя, — сказал он живо. — Родителей у нее нет, они умерли, какой-то пожар был... Живет она только с дядей, а значит, получается полноправная хозяйка дома, может без позволения старших приглашать в гости кого угодно, и получается вполне себе политесно, нет разве?

— Ну, это другое дело, — сказала маманя вовсе даже умиротворенно. — Если хозяйка — имеет право, с какой стороны ни смотри... Она красивая?

— Очень даже, — ответил Тарик.

— И как зовут?

— Тамитела.

— Непривычное имечко, у нас таких нет... Однако ж красивое. — И маманя взглянула определенно с лукавством. — И что, ты вот так вот отобедал и ушел?

— Ну, не так чтобы... — сказал Тарик осторожно. — Мы уговорились послезавтра пойти на ярмарку, это тоже вполне политесно...

Как он и ожидал, больше вопросов не последовало — маманя никогда его въедливо не расспрашивала про отношения с девочками и уж тем более не подтрунивала (иные, у кого с родителями обстояло не так благостно, ему малость завидовали). Больше всего не повезло Монтину-Попрыгунчику: ему и мать, и тетка частенько закатывают сущие лекционы про жуткие срамные хвори, идущие от девчонок-распустех, и, что печально, одними и теми же словесами, так что Монтин давным-давно эти занудные поучения наизусть вызубрил...

Маманя, глядя на него как-то особенно пытливо, протянула:

— Ой, Тарик, Тарик, растешь... Годика через два придется тебе по всем правилам невесту присматривать...

Это звучало далеко не в первый раз, и он давненько уже не смущался (не маленький!), просто-напросто как-то не мог себя представить женихом с зеленой лентой на шляпе, рядом с невестой в зеленом платье и венчалке⁸⁴ из зеленого кружева. А тут вдруг представил, что рядом с ним в зеленом платье, какое девушки надевают раз в жизни, стоит Тами, улыбается ему и всему миру...

— Рановато, маманя, — заметил он, ничуть не сконфузившись. — Сколько мне еще до шестнадцати годочков...

— Два годочка пролетят — и не заметишь... — заверила маманя, словно бы чуточку задумавшись. — Значит, на ярмарку пойдете? У тебя ведь денежка прикоплена? Возьми побольше: где-где, а на ярмарке будет столько необычных вкусностей, и качели с каруселями не грошик стоят... — Ее лицо стало моложе, она, казалось, смотрела не на Тарика, а в какие-то неведомые дали. — Вот когда отец был еще Подмастерьем, а я Приказчицей, но уже дружили по всем правилам, ходили как-то на ярмарку, с полным на то правом держась за руки. Отец тогда чуть не подрался с каким-то Лошадником у качелей. У качелей всегда толкутся любители поглазеть, как у девушек подолы разлетаются («По себе знаю», — подумал Тарик), дело обычное, только отцу показалось, что тот парень на меня особенно охально пялится, он и полез драться. Только тот парень забоялся, ушел быстренько, — она улыбалась вовсе уж молодо, отрешенно. — Сущее наказание было с твоим отцом на люди выйти с нашей улицы. Как покажется ему, будто кто-то на меня не так смотрит, — лезет в драку, а уж если кто про меня сказал хвалебное слово, пусть даже политесное, — тут и вовсе удержу не было. Однажды его чуть Стражники не сцапали, когда один нахал... Ничего, обошлось, тот нахал жалобу приносить не стал.