Гроза зреет в тишине
Шрифт:
— Не хочу...
— Нэ хочу, нэ хочу! — вдруг разозлился Ахмет. — А командир что говорил? Командир говорил...
— Не хочу, Ахметка, — слабо улыбнувшись, повторила Таня. — Ты лучше дай мне холодной водицы.
Ахмет напоил Таню водой и, присев возле печки, стал смотреть на огонь.
Тоскливо и тревожно было на сердце у разведчика. Вот уже несколько часов, как все его друзья покинули лагерь. Пошли на задание все, даже дядька Рыгор, даже радист. А его, Ахмета, оставили караулить пустые землянки и вот эту девушку, которая не хочет ни поесть,
Аимбетов искоса взглянул на Таню, потом — на наручные часы и вздохнул:
«Еще час — и там начнется...»
...«Еще целый час!» — в этот же самый момент вздохнул и капитан Кремнев. Он присел на возок, засунул руки в рукава немецкой шинели, задумался.
Мороз усиливался. Все вокруг — кусты ольшаника, высокая осока на маленьком круглом болотце, спокойно жевавшая сено кобылка, брови и виски разведчиков, — все было белым, седым. Густая седина легла даже на стволы автоматов, и Кремневу вдруг показалось, что он чувствует как седеют его собственные виски...
— Что с тобой? — приподняв голову, спросил Войтенок, который спрятался от мороза в возке под сеном. — Идти пора?
— Да нет. Пробирает в этой фрицевской шкуре...
— А-а-а... — Рыгор проворно вылез из возка, постучал нога об ногу и тихо добавил: — Ты, хлопец, успокойся. Все будет хорошо. Только веди свою линию с толком. Который теперь час? Ну, вот! Нам с Кузнечиком пора... — Петька! — вполголоса позвал он Кузнецова. — Где ты, идем, сынок!..
Рыгор достал из-под сена пилу и бутылочку с керосином, нацепил на грудь немецкий автомат и вместе с Кузнецовым исчез в кустах.
— Пора и нам, — подошел к Кремневу Шаповалов. — Вернулся из разведки Кравцов. На разъезде спокойно. Там слоняется какой-то фельдфебель, с ним — шестеро солдат. Офицеров, кажется, нет.
— Да, пора, — взглянув на часы, согласился Кремнев. Он снял с головы шапку-ушанку, отыскал в повозке немецкую солдатскую пилотку и первым пошел к дороге, ведущей к разъезду. От минутной тревоги и неуверенности в сердце не осталось и следа.
За ним, тоже в немецкой форме, шли Шаповалов, Мюллер, Бондаренко, Галькевич и Крючок. В повозке остался только радист. Ему приказали развернуть радиостанцию и ждать сигнала.
VII
Они шли молча, неровным, растянутым строем. Впереди — два офицера, за ними — солдаты с автоматами.
Разъезд приближался. До него было уже несколько метров, и Кремнев, шагавший за Мюллером и Шаповаловым, шепнул:
— Помните? Пароль — Штутгарт. Фамилия фельдфебеля — Эртман.
— Помним, — глухо ответил Шаповалов и расстегнул кобуру пистолета. — Прикажите, чтобы все подготовили оружие. Сейчас нас...
— Хальт! — донеслась близкая хриплая команда. — Пароль?
— Штутгарт, — спокойно отозвался Шаповалов н, знаком приказав Мюллеру идти за ним, направился к переезду. Их осветили фонариком. Тот же хриплый голос с тревогой спросил:
— Кто такие?..
— С аэродрома. Майор Мюллер и обер-лейтенант Берг. А вы,
Фонарик мгновенно погас. Рослый человек сделал шаг вперед и застыл перед офицером.
— Обер-лейтенант, — повернулся Мюллер к Шаповалову, — идите за мной. — И к фельдфебелю:
— Зайдем в помещение, мне нужно позвонить.
— Господин майор! Телефон... На разъезде нет телефона. Дорога заброшенная, и никакой необходимости...
— Что?! — резко оборвал фельдфебеля Мюллер. — Вам поручили охрану разъезда, на который прибывает инспектор рейхсмаршала, а вы не позаботились о связи хотя бы с ближайшим гарнизоном?!
— Виноват, господин майор! Но о телефоне я не получал никаких указаний. Условлено, если будет нужно — сигналить ракетами.
— Хорошо, что хоть ракетницу не забыли, — хмуро проворчал майор и, толкнув ногой дверь, вошел в темную комнату.
Осветив фонариком пол и стены, он подошел к столу и, круто повернувшись к фельдфебелю, резко спросил:
— Карта местности есть?
— Есть, господин майор!
— Разверни на столе, свети фонариком, смотри и слушай. Видишь? К разъезду сбегаются четыре полевые дороги: эта, эта, эта и вот эта. Последняя — под надежной охраной, а эти три сейчас же нужно перекрыть.
— Понятно, господин майор! — стукнул каблуками фельфебель.
— С вами сколько человек?
— Двадцать... Но...
— Что — но?
— Господин майор, — смутился фельдфебель, — пять человек пошли в ближайшую деревню, километра четыре отсюда.
— Вас, фельдфебель, следует отдать под суд. О чем я и позабочусь, — сквозь зубы процедил Мюллер, пронизывая того холодным колючим взглядом.
— Господин майор!..
— Молчать! Приказываю: сейчас же соберите людей и оседлайте все три дороги. Четыре человека во главе с вами станут вот здесь, на этой дальней опушке. Восемь — на выходе из деревни. Остальных — возле этого хутора. И до моего сигнала — две зеленые ракеты — не покидать своих позиций! Охрану разъезда я беру на себя. Передайте ракетницу обер-лейтенанту.
— Слушаю, господин майор! — стукнул каблуками фельдфебель.
— Господин обер-лейтенант. Проследите за исполнением моего приказа, — повернувшись к Шаповалову, уже на ходу бросил Мюллер и вышел на улицу.
VIII
Железная дорога, по которой собирался приехать высокий берлинский гость, была не совсем обычной. Прежде всего она никуда не вела. Обрывалась в лесной глухомани — там, где строителей встретила война. На этой дороге были три или четыре небольших станции и несколько разъездов. По дороге не прошел ни один пассажирский поезд, поэтому в первые дни войны о ней сразу забыли, как забыли о многих других объектах, не имевших никакого стратегического значения.