Гвенделл, лучший ученик
Шрифт:
По спине пробежали жгучие мурашки. Берт судорожно отгонял от себя осознание того, что ему приятно. Очень.
– Не кончится, – пробормотал он и опустил глаза в землю, будто ища у травы помощи. – Только нам…Ну, то есть, мы и так дружили…
– Да, – Лирен тоже потупился и посмотрел ему на руки. – Давай… Давай никогда не переставать?
Берт помолчал, бегая взглядом по опавшим листьям и обугленным поленьям в кострище. Пальцы дрожали, и Лирен это видел. Гилберт точно это знал, потому что краем глаза следил за ним.
– Давай, – пролепетал он.
Они замолчали,
– Нам, наверное, нельзя так думать, – тихо сказал тот.
Берт как наяву видел его мысли. Потому что в голове у него было то же самое.
– Я еще два года назад хотел об этом у тебя спросить, – сказал он и заставил себя нахмуриться.
– О чем?
– О том… Кто такие педики. Но Фуфел мне тогда сказал.
Лирена словно кто-то толкнул. Он резко отсел и повернулся к лесу. Молчал. Гилберт тоже отвернулся. В груди больно колотилось сердце.
Дождь уже стучался об бревно и листья на земле. В волосах застревали холодные капли. Запахло мокрой травой и древесиной. Вдали слышался тихий рокот грома.
Они молчали, беспомощно глядя в разные друг от друга стороны. Лирен так и мусолил свою накидку, а Гилберт царапал себе ладонь ногтем. На глазах начинала дрожать влага.
“Чума бы не стал так думать. Он бы за такое оторвал ухо.”
“Ненавижу тебя, Лирен, что ты натворил? Что мне теперь делать?”
Лирен накинул капюшон и молча поднялся. Листья под ним захрустели. Он взял свой рог и поправил колун на поясе.
– Надо идти, – тусклым голосом сказал он, не глядя на Берта. – А то промокнем.
– Угу.
До приората Вейнон они шли молча, боясь посмотреть друг на друга. По лицу стекала вода. Берт разглядывал в руке олений рог и надеялся, что папа не станет расспрашивать о том, где он его взял. Тогда не придется говорить о Лирене.
Только у городских ворот Лирен прервал тишину и грохот дождя.
– Мы же не перестанем из-за этого дружить?
Берт отвел глаза и сказал:
– Надеюсь, что нет.
У себя в комнате он положил олений рог в третий ящик комода, к любимым книгам. Ночью засыпал так же плохо, как в тот вечер, когда провожал Бьюли до дома. Гилберт думал, как ненавидит Лирена за то, что заставил его бояться за себя и за их дружбу. Думал, как любит его за то, что всегда был рядом. Думал, кто из них “педик” и кому первому Чума оторвал бы ухо, а кому сломал бы нос. Или кого бы убил.
Он лежал, спрятав голову под подушку, и глотал слезы.
Послезавтра на его день рождения Лирен принес двемерский меч.
Сожженные мосты
За два года они, как и боялись, стали видеться меньше. Отец Лирена затащил его в Часовню Стендарра и занял изучением богословских книг. В те редкие дни, что они с Бертом виделись, Лирен говорил, что ему в целом нравится.
В целом. Взрослые так говорят, чтобы утешиться.
Гилберт все так же занимался
Когда Алер проболтался, что в свое время имел связи с Гильдией Воров, он стал для Берта живой легендой. Упросил показать, как взламывать замки, и рассказать о тех мрачных людях, о которых молчат в городе. В его привычный, хоть и тоскливый мирок пришли новые захватывающие истории. Впрочем, Берт все еще считал их сказками.
Постепенно занятия с оружием уже порядочно осточертели и слились в гадкую рутину. Гилберт стал чаще захаживать к Фуфелу. Даже “сомики” казались не такими противными. Больше всего ему нравился хайрокский табак. Мягкий, но насыщенный вкус. А от валенвудского кружило голову и тошнило.
Берт заметил, что Алер, Лереси, Лирен, его родители и все другие данмеры в городе стали какими-то грустными и тревожными. В таверне он услышал, что в Морровинде произошло какое-то несчастье. Потом спросил у Алера и узнал, что на столицу свалилось Министерство Правды, а затем изверглась Красная гора. Полстраны разрушилось, а на другую пошли войной аргониане. Тысячи погибли, многим пришлось бросать все и уплывать на Солстейм, соседний остров.
Красная гора, которая выросла из Сердца Лорхана. Берт долго думал об этом.
На следующий же день пришел в Часовню и нашел Лирена. Они долго разговаривали, но Лирен казался чужим. Словно в него переселили очень уставшего печального взрослого. То, что беспокоило обоих целых два года, они старательно обходили, точно шли по кочкам над булькающей лавой Красной горы.
Разве что осторожно, будто наощупь, напомнили друг другу, как хотели бы побывать в Имперском городе. Лирен сказал, что у него дома лежит тревожный рюкзак. Там ножи, веревки, спальник, карта, фляги с водой, пара лечебных зелий и огниво. Рядом покоится арбалет с полным колчаном и меч. Говорил, что после извержения Красной горы родители сами стали собирать такие. Берт задумчиво кивал.
После того дня они виделись только в городе. Когда Гилберт возвращался домой и поднимался к себе, часто доставал из ящика олений рог, садился с ним на кровать и долго разглядывал. Проводил пальцами между отростков, слышал шум осеннего дождя и дыхание Лирена. Затем доставал двемерский меч и вспоминал, как Лирен вручил его на пороге дома, потупив глаза. Гилберт тогда еле удержался от того, чтобы обнять его и… Нет, только обнять. И все.
С папой было все так же промозгло. На кухне снова начали появляться бутылки. Единственный раз, когда Берт поговорил с ним, случился утром. У отца был отгул, и он чинил окно в гостиной (рама подтекала в дождь). Гилберт умывался в уборной. И вот, когда он вытер лицо, то задержал взгляд в зеркале. Оно висело у двери в коридор. Берт подошел к нему и всмотрелся в свое отражение.