Хамза

Яшен Камиль Нугманович

Но Хамза, откинувшись головой на подушки, молчал. Глаза его были закрыты.

Он вдруг тревожно зашептал о чём-то, забеспокоился, начал двигать перед собой руками, словно искал что-то или кого-то...

– Бедная Зубейда, - шептал Хамза.
– Как прекрасно звучали струны её голоса в ту последнюю ночь... "На паре колечек на пальце моём есть ободки, но нет жемчужин... Предсказанное счастье - одни слова! А счастья нет..." Бедная Зубейда, бедная!.. Это была её любимая песня...
– Он дёрнулся и вдруг, встав на колени, вытянул перед собой руки.
– Зубейда, дорогая, где вы, где вы?
–

свистящим шёпотом заговорил Хамза, протягивая вперёд руки.
– Почему вас отняли у меня?.. Жизнь или смерть? Жизнь или смерть?.. Нет, нет, я буду жить!.. Я буду жить ради вас. Я напишу песни о загубленной любви... И вы всегда будете рядом со мной, всегда будете жить в моей памяти. Прощайте, прощайте!

...Завки, Буранбай, Умар и Махмуд стояли во дворе дома ибн Ямина.

– Мы все должны сейчас пойти туда, - сказал Убайдулла Завки.

– Куда?
– не понял Буранбай.

– К Садыкджану, - нахмурился Завки.

– Зачем?
– спросил Умар.

– Вы идёте со мной?
– Лицо Завки покрылось красными пятнами.
– Или вы боитесь?

– Нет, мы не боимся, - за всех ответил Буранбай, - мы идём с вами.

Ворота дома Садыкджана-байваччи были распахнуты настежь. Нигде никого не было видно. По всему двору валялись какие-то разломанные ящики, разорванные коробки, пустые бутылки, стояла коляска без лошади с опущенными оглоблями, прыгали воробьи по дну высохшего бассейна.

– Эй, кто-нибудь есть живой?
– громко крикнул Завки.

Спустя некоторое время входная дверь приоткрылась, и на пороге показался... Алчинбек. Он был сильно пьян.

– Никого нет, уходите, - махнул рукой племянник хозяина.

В боковом окне отодвинулась занавеска, и показалась бритая, без чалмы голова Садыкджана.

– Позови байваччу, - строго сказал Убайдулла.

– Я же сказал, что он уехал, - качнулся Алчинбек.

– Он смотрит на нас из окна, - нахмурился Завки.

– Хозяин обедает, - икнул Алчинбек, - он никого не принимает...

– Тогда скажи своему хозяину, чтобы он подавился куском мяса!
– зло крикнул Завки.
– Если оно ещё лезет ему в горло!

Дверь с шумом распахнулась. На пороге, держась за боковой косяк, стоял Кара-Каплан. Он тоже был без чалмы. Шишкастая бритая голова была покрыта шрамами.

– Кто здесь шумит?
– обвёл Кара мутным, остекленевшим взором лица пришедших, никого не узнавая.
– Кто осмелился помешать нам справлять поминки?

Кто-то толкнул его в спину. Кара-Каплан посторонился.

На крыльцо, пошатываясь, вышел Садыкджан. Сзади его поддерживал Эргаш.

– Что происходит?
– забормотал байвачча.
– В этом доме траур... Кто вы такие?

Он тоже никого не узнавал.

Алчинбек, ткнувшись дяде носом в шею, что-то зашептал ему на ухо.

– Как, ещё один поэт?
– неожиданно засмеялся Садыкджан и взгляд его стал более осмысленным, определенным.
– Это становится интересным... В последнее время поэты что-то зачастили в мой дом... Но они почему-то приходят тогда, когда я не хочу их видеть... Вот, например, поэт Хамза... Он пришёл ко мне в день смерти моей жены, которая, собственно говоря, умерла из-за него... И мой калым, десять тысяч рублей золотом, - подумать только,

самый большой калым, который платили когда-нибудь в Коканде!
– пропал даром...

– Не по этим ли деньгам вы справляете сейчас поминки?
– угрюмо спросил Завки.

Садыкджан задохнулся.

– Кто ты такой?!
– завизжал он, рванувшись из рук Эргаша.
– Откуда взялся, чтобы упрекать меня в моем доме?!

Алчинбек снова сунулся к уху дяди.

– Убайдулла Завки? Я знал когда-то человека по имени Убайдулла... Но он давно уехал из нашего города, он странствовал по белому свету... Это не он, это самозванец! Хватайте его, мусульмане!

– Держи вора!
– рявкнул Эргаш, выхватывая из-под халата кинжал.

Но едва лишь он спустился с крыльца на одну ступеньку, как тут же потерял равновесие и покатился вниз.

– Ха-ха-ха!
– разразился Кара-Каплан счастливым, пьяным хохотом.
– Наш Эргаш, кажется, хочет стать птичкой! Он учится летать! Ха-ха-ха!

Завки с презрением и даже брезгливостью смотрел на окружавших хозяина дома людей. Потом перевёл взгляд на байваччу.

– Ты не узнал меня, Садыкджан...
– вздохнул он, - Ну что ж, наверное, я действительно сильно изменился... Впрочем, ты изменился тоже. Когда-то я знал тебя человеком, ещё не до конца потерявшим человеческий облик... Да, я много странствовал по свету, повидал много людей, городов и стран... Но я, кажется, вовремя вернулся в Коканд, чтобы напомнить тебе о том, что мы все будем держать ответ перед аллахом за свою жизнь на земле.

Ты перестал быть мусульманином, байвачча. Ты взял на себя слишком много грехов перед аллахом. Ты можешь купить полицию, Садыкджан, но тебе никогда не купить голос народа. И я, поэт Убайдулла Завки, присоединяю свой голос к голосу народа.

Я напишу стихи о твоих злодеяниях, байвачча! И имя твоё будет проклято в веках, потому что слово поэта живёт долго...

Никто не заметил, как спустился с крыльца Кара-Каплан.

Медленно, осторожно, как змея, приближался он к Завки, пока тот говорил. И вдруг, взмахнув кулаком, бросился на поэта.

Но стоявший за спиной Завки Умар-палван, Умар-богатырь, выскочил вперёд, перехватил на лету руку бандита и сжал её, как стальными клещами.

– Ты, щенок бая!
– зашипел Умар в лицо Кара-Каплана, от которого несло застойным, многодневным перегаром.
– Ты что задумал, пьяная скотина? Бить поэта?

Садыкджан, казалось бы, мгновенно протрезвел от этой разыгравшейся прямо перед ним неожиданной сцены.

– Ты опять пришёл без разрешения в мой дом?
– зарычал он.
– Может быть, ударишь и хозяина этого щенка?

– Если у вас траур, байвачча, то утихомирьте своих собак!
– зло ответил Умар.
– Я никому не позволю при мне бить поэта...

И он отшвырнул от себя пьяного Кара-Каплана, кулём свалившегося около крыльца рядом с Эргашем.

– Кто поэт?! Вот этот?!
– заорал Садыкджан, вытягивая палец в сторону Завки.
– Это бездомный бродяга, босяк, безнравственный подстрекатель!.. Он хочет опозорить моё имя своими жалкими стишками! Да кто будет слушать его, не пожертвовавшего в своей подлой жизни даже полтаньга на мечеть?