Хамза

Яшен Камиль Нугманович

– Спасибо, Алчинбек, спасибо.

– Короток век человека, страдания сокращают его жизнь... Человек подобен каравану, ему приходится преодолевать холмы, пески, горы, пустыни... И как редко дорога судьбы проходит через долины, как коротки остановки в оазисах...

– Зачем им понадобилась моя пьеса? Что они искали? Неужели они приходили только за пьесой?

– Я думаю, Хамзахон, что их приход объясняется вашей дружбой со Степаном Соколовым.

– Вы говорили сейчас об оазисах человеческой судьбы... Степан Соколов - один из немногих оазисов

моей жизни...

– Надеюсь, наша дружба...

– Конечно...

– Для меня она всегда была источником, из которого я утолял свою духовную жажду.

– Для меня тоже...

– В последнее время я всё чаще и чаще думаю о том, что близкие отношения между людьми, возникшие в ранней молодости, невольно определяют их общую дорогу. Я уверен, Хамзахон, что, несмотря на многие разные обстоятельства нашей жизни, нас всё-таки гораздо большее объединяет, чем разъединяет. Мы пережили тяжёлые минуты, были крутые подъёмы на нашем пути, судьба подвергала жестоким испытаниям нашу дружбу, и тем не менее мне иногда кажется, что в будущем у нас с вами одна дорога и одна могила...

– Моя дорога трудна...

– И мне не хочется лёгкой дороги!.. Многие считают, что моя служба у бая - сплошное удовольствие. Да будь она проклята, эта служба!.. Мне надоело быть лакеем, Хамзахон! Мне надоели все эти гулянки, пиры, я устал от своей золотой клетки!.. Я тоже хочу бороться - бороться по-настоящему, ведь я же учился, мечтал, надеялся... Но я вынужден жить среди людей, у которых все только продаётся и покупается...

– Хотите познакомиться с настоящими людьми?

– Хочу! Конечно, хочу... Поверьте мне, Хамза, я не могу больше дышать одним воздухом со своим окружением, я задыхаюсь там...

– Я вас понимаю... Сегодня скорбная ночь, но даже печаль осквернена грязными руками... Через несколько дней мы собираемся на маёвку... будет проходить под видом дня рождения одного рабочего...

– Степана Соколова?
– улыбнулся Алчинбек.
– Там, наверное, будет Аксинья?

– Нет, не Соколова, другого человека...

– В городе собираться опасно...

– Маёвка будет не в городе, а в кишлаке Ширин-сай, в воскресенье...

– Спасибо, Хамзахон, за приглашение на маёвку. Вы даже не знаете, как я благодарен вам.

– Ох, Алчинбек, сердце моё разрывается от горя! Совесть обжигает душу... Но мне даже не дали оплакать мою мать. Мама, мама! Я один виноват в твоей смерти, из-за меня остановилось твоё сердце.

– Успокойтесь, Хамзахон. И пойдёмте, вас ждут отец и сестра. Они остались без вашей помощи около покойной.

– Идём. Я убежал как мальчишка... Зачем им всё-таки понадобилась моя пьеса?

– Это недоразумение. Вам вернут её.

– Нет, они уничтожат рукопись, я знаю... Но я всё равно восстановлю пьесу! Я помню её наизусть!.. Это память о Зубейде, понимаете, Алчинбек?.. Они могут сжечь бумагу, но мою память и моё сердце они сжечь не смогут никогда!.. Зубейда однажды сказала мне, что, пока я буду писать о ней, она будет жива для меня...

– Не надо воспоминаний, Хамзахон.

Ваше сердце переполнено сегодняшней болью.

– Я напишу обо всём! И о Зубейде, и о смерти матери, и о том, как её даже мёртвую не оставила в покое полиция... Завки прав. Люди должны знать, откуда приходит боль к человеку и что она приносит ему... И Низамеддин Ходжаев тоже прав. Поэт ничего не должен забывать - тогда его слово поможет настоящему и придёт в будущее...

Глава седьмая. ДВЕ МЕККИ

1

Тихое солнечное утро в горах. Зелень ещё не отцвела, воздух прозрачен и ясен.

Аксинья заплетала венок.

Примерила - мал венок. Снова ловко забегали пальцы, соединяя стебельки. Большой букет, из которого Аксинья брала цветы, лежал рядом с ней.

С поляны на холме далеко была видна дорога, уходящая в ущелье. И время от времени Аксинья внимательно на неё поглядывала.

Чуть ниже по склону, на другой стороне холма, в густом кустарнике прятались тоже дозорные - парень и девушка из кишлака Ширин-сай.

– Куда ты смотришь?
– спросила девушка сердито.

– На тебя!

– Нас посадили здесь, чтоб мы смотрели на дорогу!

– А ты пересядь на моё место, тогда я и дорогу буду видеть, и тебя...

...Много народу собралось в тот день в ущелье, на берегу бурной речушки Ширин. Бурлит большой казан, из которого вкусно пахнет пловом, накрыто сразу несколько дастарханов - желтеют лепёшки и дыни, высятся горки фруктов и овощей.

Узбеки, киргизы, таджики, русские - все сидят вместе. Да и чего им сторониться друг друга? Больших господ среди них нет, всё свой брат - кокандские мастеровые и фабричные. Ну, и несколько ремесленников из пригорода.

Лихо отбрасывая падающий на глаза русый чуб, Степан Соколов терзал ярославскую гармошку. Одет он был по-праздничному, но особую гордость Степана составляла фуражка с ярким лакированным козырьком.

А за соседним дастарханом пытался подобрать на дутаре туже мелодию Хамза. Но какой-то печальный, грустный напев получался у него.

В каждой компании шёл свой разговор.

– Э-э, вот ты говоришь - учись. А зачем?
– усмехнулся, глядя на Хамзу, пожилой мастеровой-таджик.
– Если я, к примеру, погонщик каравана, зачем мне знать, как устроен мир? Где горб у верблюда, где голова, а где хвост, я и так знаю.

– Но надо знать самое главное, - оборвал мелодию Хамза, - куда и зачем идёт караван? Без учёбы - жизнь пустыня.

– А где я возьму учёбу?
– нахмурился таджик.
– На базаре куплю? Если ты такой умный, дай мне скорее твою учёбу, прошу тебя.

Все засмеялись.

– Прошу, прошу, - вздохнул Хамза.
– Мы всю жизнь просим. У бая - денег взаймы, у муллы - благословения, у купца - товара в долг... Просим и просим, с детства до старости.

Свернув гармошку, присел около Хамзы Степан Соколов.