Ханский ярлык
Шрифт:
— Ваша сына очшень будет любить хана.
Ксения Юрьевна так и не поняла: Мишу будет любить хан или Миша хана. Переспрашивать не стала: как истая христианка, презирала поганых.
За это время княжич отлично наловчился стрелять из лука, который на его глазах ему мастер Прохор изготовил, как и положено, из гибкого корня лиственницы, с витой из жил тетивой.
Подёргав пальцем туго натянутую тетиву, мастер спросил:
— Слышь, Михаил Ярославич, как поёт-то тива, а?
Тетива, и верно, пела, как струна на гуслях, только басом.
— Теперь наготовим тебе стрел разных для лука.
— Почему разных, Прохор?
— Ну
— Почему? Стрела должна быть острой.
— Нет, Михаил Ярославич, нет. От веверицы мы что берём? Шкурку. Верно? Значит, она должна быть целой, непорванной. Вот ты такой стрелишь, веверицу оглушишь. И всё, шкурка не попорчена. А на птицу и рыбу лучше делать стрелу с двумя рожками, а на более крупного зверя, на волка, к примеру, идёт стрела как копьё, с железным остриём. Этими же стреляешь и по врагу.
50
Веверица — белка; пушной зверек (ласка, горностай, белка). Шкурами платили дань.
— У врага панцирь, его не пробьёшь.
— Надо целить в места открытые, скажем, в горло или в глаз.
— Но это ж больно.
— Хе-хе-хе, милый княжич, — засмеялся Прохор. — Конечно, больно, а то и смертельно. Но с врагом для того и сходятся, чтоб выяснить: кто кого? Если ты его пожалеешь, то уж он-то тебя обязательно поразит. Ты этого хочешь?
— Нет, не хочу.
— Значит, целься быстро, стреляй метко. И помни: тугой лук — что верный друг. Он всегда тебя выручит, если ты с ним дружить будешь.
Помимо разных стрел изготовил Прохор княжичу и сагайдак — чехол для лука из тиснёной кожи, колчан для стрел и даже щиток-наруч.
— Вот наруч. Будешь всякий раз перед стрельбой надевать на левую руку, чтоб тетива не била тебя по запястью.
Всё показал мастер княжичу, даже как целиться и стрелять из его лука. И, выпустив для примера три стрелы, все их всадил в затесь одну к одной. Михаил поразился такой меткости:
— Ну, ты молодец, Прохор!
— То навык, Михаил Ярославич, — спокойно отвечал умелец. — Какой бы я был мастер, если б не умел стрелять. И ты, если постоянно будешь натариваться, будешь стрелять так же.
Михаил последовал совету Прохора и очень скоро неплохо стал стрелять. Не отставал от него и Сысой, правда, лука настоящего у него не было, обходился самодельным. Но, главное, молочный брат княжича хорошо набил руку в метании ножа, и это ему отчего-то больше нравилось.
За три года, что прошли после пожара, Тверь отстроилась, и, дабы снова не загорелась, князь Святослав Ярославич настрого запретил летом топить печи в избах, а чтобы готовить пищу, велел устраивать летние печи на огородах, подальше от построек и плетней. В избах велено было свечи зажигать и ставить лишь на тарелях с водой. А у кого светцы лучинные, тем велено было обязательно под светцом ставить лагушку [51] с водой или другую широкую посудину, чтобы искры от лучины, падая вниз, в воду, гасли.
51
Лагушка —
За исполнением этих велений строго следили тиуны [52] , десятские, сотские. И если у кого из мизинных [53] обнаруживали горящую лучину без посудины с водой, того нещадно секли. А ежели в этом уличали кого из вятших [54] людей — дружинника или боярина, — на того налагался штраф от двух до десяти гривен. Это были немалые деньги, если корова тогда стоила гривну.
Призвав к себе однажды Михаила, князь Святослав заговорил:
52
Тиун — приказчик, судья низшей степени, управитель.
53
Мизинные — люди простого звания.
54
Вятшие люди — от вящие — знатные, сановные, богатые, с весом.
— Ну что, брат, тебе уж одиннадцать лет, пора, наверно, и в поход идти. Дед-то наш, Ярослав Всеволодович, Царствие ему Небесное, в эти годы и отправился в свой первый поход.
— Я готов, — отвечал Михаил, не скрывая радости. — На кого пойдём?
— На великого князя Дмитрия Александровича.
— Как? На своего? — удивился княжич.
— А вот так, Миша. Он ведь за рубеж бегал от Андрея-то, привёл чуженинов, сейчас сидит в Переяславле, сбирает полки, сказывают, на нас идти готовится.
— Но он же со своим братом Андреем поссорился, мы-то при чём?
— Ты что, трусишь, Миша?
— Я? Трушу? — покраснел от возмущения княжич. — Да я... Да если хочешь знать...
— Ну, значит, едешь, — сказал Святослав, вполне удовлетворённый, что заставил возмутиться брата.
Для отрока обвинение в трусости страшнее смерти.
— Ладно, не сердись, — полуобнял Святослав брата. — Андрей Александрович сейчас в Орде, так что мы должны упредить Дмитрия. Я же не один иду, со мной и московский князь.
— Данила Александрович?
— Ну да. И новгородцы полк прислали.
— А Сысоя можно взять с собой?
— Какого Сысоя?
— Брата моего молочного.
— Он зелен ещё для рати.
— Но я же еду.
— Ты — другое дело. Ты — будущий князь, тебе пора натариваться полки устраивать, исполчать. А Сысою подрасти надо. Заусеть хотя бы.
— Как заусеть?
— Ну, ус отрастить...
Отпустив брата, князь Святослав призвал к себе его кормильца.
— Поедешь в поход с Михаилом ныне. Идём на Переяславль. Мне будет не до отрока, объясняй ему всё сам. Если случится сеча, пусть со стороны смотрит, не суётся. Скажешь, мол, князю самому не обязательно лезти в пекло, на то воины есть. Его, мол, дело — управлять.
— Хорошо, Святослав Ярославич, я знаю своё дело.
Из Москвы от князя Данилы прискакал гонец с грамотой, в которой было сказано, что он будет ждать Святослава у Дмитрова, откуда они и пойдут вместе на Переяславль.