Ханский ярлык

Мосияш Сергей Павлович

Сысой и Михаил быстро переглянулись. Отвечал княжич:

— Мы, дедушка, княжьи гриди.

— A-а, стало, коло князя кормитесь?

— Возле него, дедушка.

— А как тут оказались?

— Да рыбачили, невод таскали.

— И он тут? Князь-то?

— Да нет, он во Твери.

— Ну да, конечно. Ему, чай, не до рыбалки. Делов много. Век прожил, а князя не видел, хоша дань и платил. Не сподобился зреть. Не сподобился, — вздохнул старик. — За данью-то все тиуны являлись, не князь. А то ещё баскаки как-то рыскали. Ну эти последнюю шкуру сымали, скоких в рабство угнали.

Страсть. Не зря их после побил народ. А князь-то ничё, свой, поди, жалеет своих-то? А? Впрочем, кто нас жалеет? Разве что Свиля-батюшка.

Ув-вув! — тявкнул пёс.

— Понимает, всё понимает.

Вернулась хозяйка с тенётами и пучком льняных пачесей, за ней явились в дверях дети — мальчик и девочка.

Смешав тенёта со слюной, заставив плевать на них и самого Сысоя, и Михаила, женщина обложила покусанную ладонь, замотала льняной куделью, завязала и наконец разомкнула уста:

— В другорядь не дразни щуку.

— Спасибо, хозяйка. Не буду, — усмехнулся Сысой.

Попрощавшись со стариком, они вышли во двор. Там молодой мужик — хозяин — трудился над оградой, вбивая колья. Сняв шапку, поклонился отрокам, определив по одежде, что не из чёрных они, из вятших.

— Где ж вы пропали? — встретил их с упрёком Александр Маркович. — Уха уже остыла.

— Ничего, — отвечал княжич, — поедим, какая есть.

— Мы ждали, ждали, и я велел разливать и есть.

— Правильно велел, Александр Маркович.

Но уха оказалась горячей, поскольку под котлом ещё горел огонь, холодной была лишь рыба, давно вынутая из ухи.

Корзину с рыбой погрузили на лодью, и рыбак, забросав её свежей травой, отплыл с ней к городу, дабы отвезти свежей до крепости.

Оставшиеся с княжичем гриди расседлали коней, сняли сёдла, потники. Стали обустраиваться на ночлег. Сёдла в головы, потники под бока, накрывались кафтанами. Коней спутали и пустили пастись под присмотром сторожа. К костру натаскали сушняку и нарубили его, огонь должен гореть всю ночь, чтобы отпугивать зверя.

Далеко за полночь, уже ближе к рассвету, на огонь подъехал верховой. Гридь, сидевший у костра, привстал и руку уж на рукоять меча положил.

— Где княжич? — спросил подъехавший, и гридь признал ловчего Митяя.

Ответить не успел, отозвался сам Михаил, проснувшийся от этого вопроса.

— Я здесь, — сказал, откидывая корзно.

— Беда, Михаил Ярославич. Вчера днём помер князь Святослав.

— Как? Почему? — вскочил сразу Михаил, сон с него как рукой сняло. — Не болел же.

— Вот то-то. Днём ходил, распоряжался. У конюшни присел, с конюхами говорил, и те что-то смешное рассказали. А он засмеялся и вдруг умолк. Кинулись, а он уж мёртв, только в глазу слезинка явилась. Матушка княгиня за тобой послала. Я уж изыскался, хорошо, огонь увидел.

Пока ловили коней, седлали, тушили водой костёр, совсем светло стало, хотя солнце ещё и не всходило. Ехали хлынью [109] , дабы не утомлять коней, всё-таки до Твери не близко было.

Приехали к обеду. Покойный уже лежал в церкви, и старый епископ Симеон отпевал его. В церкви толпился народ, слышен был плач. Тверичане Святослава любили. Прокняжив десять

лет, он, несмотря на беспокойное время, сумел княжество в мире уберечь. Всячески избегал ратей и, если таковые назревали, умел уговориться и разойтись миром с неприятелем. С соседями старался не ссориться. Московский князь Данила лучшим другом был Святославу.

109

Хлынь — рысь.

Если княжество не мог уберечь от татар (да кто мог тогда?), то уж Тверь всё как-то умудрялся Святослав отмаливать от поганых, чаще просто откупаясь. За то и любим был тверичанами, что о мире и тишине более радел, чем о ратях и славе.

Но История, как дама воинственная, отдаёт предпочтение сечам и кровопролитиям: через тысячелетия тянет за собой Святослава Игоревича, славя за дела ратные, за победы славные, не поминая жизни, положенные под ноги ратолюбивому князю, кровь пролитую. А вот его тёзка и потомок Святослав Ярославич избегал ратей бережения людей ради. И что же? Давно она забыла о нём, утеряла даже год смерти его. Где тут справедливость?

Зато Бог, видно, любил Святослава Ярославича и послал смерть ему лёгкую, мгновенную, словно дуновение крыл ангельских. Мир праху твоему, славный князь, душе — бессмертие и покой.

После похорон и тризны, провёл которую Александр Маркович, призван он был вместе с княжичем к княгине Ксении Юрьевне. Сидела она у себя печальная, в чёрном платье и чепце строгом. Кивнула на лавку, сесть приглашая. Вздохнула глубоко.

— Ну что ж, Мишенька, осиротели мы совсем с тобой. Хоть тебе и пятнадцать годков всего, а придётся заступать князем во Твери, сынок. Кончилось отрочество. Ты уж многое разумеешь благодаря Александру Марковичу. Надеюсь, и в грядущем он не оставит тебя своими советами.

Княгиня взглянула на кормильца, тот кивнул головой утвердительно.

— Александр Маркович, займись тиунами, дабы не злоупотребляли с мизинными, не обижали христиан. Да и паведщиков [110] приструни.

— Хорошо, Ксения Юрьевна.

— А ты, Мишенька, осмотри гридницу, дабы гриди её в конюшню не превратили. Они станут спрашивать за содержание, скажи, что как только учтём и перечтём деньги, так и выплатим. С Сысоем сходите к денежнику Орефию, заберите у него начеканенные гривны и ногаты.

110

Паведщик — приказчик.

— А сколько там должно быть?

— Проверьте по весу, сколько ему серебра Святослав отпустил. Я думаю, у него около трёхсот гривен должно быть. Оставьте ему за работу от каждой сотни по четыре гривны.

— Ого-о-о, — покачал головой Александр Маркович.

— Так положено, батюшка. А потом, Мишенька, с тобой вместе и перечтём всю казну. Ты теперь должен знать о ней всё. Ты князь отныне.

— Хорошо, мама, — отвечал Михаил. — Я завтра до обеда в гриднице, а потом уж к денежнику.