Хемлок Гроув

МакГриви Брайан

У нее есть парень? – спросила она.

В последнее время никого.

Она ходила в церковь?

– Когда это кто-то из нашей семьи посещал церковь, когда никто не умер?

А каково твое… профессиональное мнение?

Он взглянул на нее. Действительно ли она спросила.

Изнасилование – сказал он. – Она была изнасилована и ее разум отвергает его факт с помощью фантазии. Клинический термин для таких случаев – психогенная амнезия.

Ты говорил с полицией?

О чем? О своих подозрениях, что что-то произошло прошлым летом, чего она даже не подтвердит? Моя единственная надежда надеяться разговорить ее и все выяснить.

Ее брови поднялись:

Думаешь, это к лучшему?

Пытаться

противопоставить ее убеждению, что ребенок, которого она носит, в свои семнадцать, есть продукт непорочного зачатия, возможность, что в любую минуту на поверхность всплывут реальные события, после того как бесповоротное решение будет принято?

Она кивнула.

А теперь, могу я спросить? Что могло натолкнуть тебя на мысль, о моем участии в этом?

Он изучал свое отражение, в настенном зеркале бара. Он обнаружил, что когда его волосы начали седеть, поддерживаемые аккуратной бородой, на него легла печать определенной архетипической авторитетности: у меня все под контролем. На самом деле он не мог найти разумного объяснения, почему он здесь. Прошлой ночью, его плачущая жена вышла из комнаты, оставив его сидеть, и его ребенок протянула к нему руку через стол с изяществом рассвета, и в этот момент, когда больше не осталось ничего рационального, у него появилось предчувствие. Мрачно и смутно с дерзким апломбом на любую рациональность, он ощутил влияние Оливии во всем этом. И это чувство, должно признать, не находилось под его контролем. Он не было разумнее объяснений его дочери. Оно делало его бороду лжецом. Но независимо от абсурдности его интуиции, беспомощности попытки озвучить ее, он понимал теперь правдивость и уродство ее маленькой функции. Она давала ему что-то для ответного удара.

Потому что я, блядь, не имею ни малейшего понятия, на что ты можешь быть способ- на боясь потерять меня.

Он уставился на нее. Она сняла свои солнцезащитные очки и встретилась с ним взглядом.

И тогда, твердая и злобная маска, защищающая его, к большому облегчению раскололась, он закрыл лицо руками и заплакал. Группа полупьяных юристов, претво- рялась, что не смотрит на него. Оливия нежно погладила своей рукой его сзади по шее. Другой, она вернула очки на место и взяв зубочистку с нанизанной оливкой, облизала ее своим языком.

***

Они зашли в свой привычный номер и занялись привычным разочаровывающим антагонистическим сексом, как делали уже несколько лет. После, Оливия лежала на его животе, куря сигарету, хотя, с некоторых пор, курить в этом номере было запреще- но, мысли о выборе другого, были настолько же не серьезны, как мысли птиц, решив- ших лететь зимовать на север. Это был не тот способ, которым все делается. Вниз, по

позвоночнику Оливии, там где заканчивался копчик, словно рельефная карта гор, блед- ный, округлый шрам, остаток грубого хирургического вмешательства. Доктор Годфри встал, заправив свою рубашку в брюки. Его глаза уставились в пол.

Где мой… – Он увидел, как ее нога элегантно раскачивалась в воздухе с его галсту- ком, зажатым между пальцев. Он потянулся за ним, но ее нога покачнулась прочь. Взяв ее за лодыжку, он забрал галстук и подошел к окну, обернув его вокруг шеи. Видимый через реку, берег Хемлок Гроув, с потоками пламени высвобождающегося из труб газа от разработки кокса, в настоящее время этим предприятием руководит Люксембург- ская сталелитейная компания, но однажды она была частью загрязняющей промыш- ленной династии Годфри, много жизней назад.

Он сел на край кровати и натянул носки. Оливия выдохнула дым и сцепила паль-

цы.

Я боялась, что ты серьезно имел это в виду, – сказала

она. – В последний наш раз. Последний раз, который был еще весной, он сказал, что не думает, что позво-

нит снов. Это было новостью для них обоих, он сказал, что удивлен, возможно, даже больше чем она. То, как самая очевидная вещь, может быть самой немыслимой. Атлант пожал плечами.

Ясно, – сказала она, наконец.

У меня просто больше нет сил, – сказал он, объясняясь.

Сил для чего? – спросила она. Это был риторический вопрос, и в то же время самый верный. Их положение же не требовало ни одного. Сейчас это был вечный двигатель, старше приливов. Он знал женатых мужчин, убивших бы за такой шанс. Мужчин, убивших бы за нее. Ему пришло в голову, что когда-то он был таким мужчиной, заслу- живающим зависти и жалости.

Он ничего не сказал. Его лицо было как часто используемая губка, не способная держать влагу уже много лет.

Пожалуйста, – сказала она. Спокойное достоинство, с которым она произнесла это слово, противоречило тому, как она его использовала. – Пожалуйста… подумай об этом.

Без малейшего милосердия он солгал, что подумает, хоть и не собирался. Вместо этого он взял стакан, как эмоциональный новокаин. Если бы смыслом новокаина было онемение онемения. В свои последние годы без любви, Джейкоб Годфри был известен, за проведение долгих часов, стоя перед фасадом здания, который спроектировал на вершине самого высокого холма в долине. Он рассматривал свои владения, которые заработал, по собственному мнению, кровью и огнем, и знал, в эпилоге своей жизни, что все это мелочные, преходящие вещи, не имеющие в себе ни крупицы значимости, и что вот он одинокий и бесполезный богач с домом на холме, видимым и до сих пор забытым. Доктор Годфри провел всю свою жизнь, опасаясь той же участи и каждый, сделанный им шаг, был сопротивлением против этого, каждый шаг он делал к призва- ниям настолько противоположным, что приводили к одному: состраданию. Потому он и занялся психиатрией, встречей материи и духа. Он помогал людям, множеству лю- дей, и что еще можно об этом сказать? Я помогал. Скажите, что еще тут можно доба- вить.

Наконец он встал и сказал:

Я имел это в виду. Я не хотел, чтобы это произошло. Это было…

Из злобы, – перебила она.

Из слабости, – поправил он.

Согласимся согласиться.

Она протянула окурок сигареты. Он взял его в ванну и бросил в унитаз, затем, повернулся к зеркалу и поправил прическу. Оливия разминала руками свое лицо.

Страшный инцидент, – сказала она. – Девушка из Пенроуз.

Твоя дочь считает, это был оборотень.

У моей дочери впечатляюще богатое воображение. – Она перекатилась на спину и вытянулась в всю длину. – И все же, это ужасно эротично. Быть загнанным и растер- занным грубым зверем. Этого достаточно для кого-то, чтобы задрожать.

Он выключил свет в ванной и подошел к двери. Она не сделала ни единого дви- жения прикрыть наготу.

Я серьезно, Оливия, – сказал он. Она задумчиво улыбнулась:

Почему ты думаешь, что я этого не знаю?

***

В третью субботу Октября Роман подвез Лету и несколько друзей из кино. К этому времени разговоры о Брук Блюбелл зашли в тупик. Не было ни мишени для об- винений, ни лиц, кому выразить возмущение, ничего, что можно сделать, кроме числа охотников, пытающихся выследить существо, которое оставило призрачно ничтожное количество следов, нечего было сказать, кроме того, как бессмысленно, абсолютно бес- смысленно все это было. Оставляя невысказанным то, что все молчаливо принимали: по крайней мере, она была не здешняя.