Хирург Коновалов
Шрифт:
Заданный Коляном тренд переводит мои мысли к другому разговору о волосатости. Точнее, об отсутствии волос. В общем, я вспоминаю о Ласточке.
Она меня кинула, конечно. Но, если честно, когда я вышел из ванной и обнаружил, что ее в квартире нет – я выдохнул. От облегчения.
Вообще не понимал, зачем я все это затеял. Хотя чего тут понимать, какой с пьяного спрос? Да и секс был бы… Ну, на троечку, в таком состоянии не до чемпионских прокатов. И мысль о том, что Ласточка реально просто подвезла меня, довела до дома и свалила… Блин. Эта мысль как-то даже грела. Прикольная
Я дохрустел вафельным рожком, выбросил остатки упаковки в ведро.
Я ей, кажется, всяких гадостей наговорил. Ну, женщины откровенный разговор о сексе считают почему-то гадостью. А сколько проблем можно было бы избежать, если бы мужчины и женщины про это откровенно говорили. Но нет же…
Ласточка удар держать умеет. Ни тебе дурацкого хихиканья «Ой, Вадим Эдуардович, что вы такое говорите!», ни впадения в ступор, ни ответных пошлостей. Я вдруг понимаю, что не представляю, о чем она во время этого разговора подумала. Реакция ее была какая-то… Как будто она посчитала меня слегка неадекватным. И так осторожненько со мной, мол, зачем с дурачком спорить? Говори, мальчик, говори.
Эй, я адекватный!
Расслабил меня Колян, и настрой на работу никак не появляется. Пойти, что ли, Ласточку мороженкой угостить?
***
– Я принес тебе мороженку.
Я оторопело смотрю на рожок в блестящей упаковке в его руке. Мороженое и врач… Я вспоминаю, как в детстве, когда мне удаляли аденоиды, доктор говорил, что потом надо будет обязательно поесть мороженое. Мне, что, сейчас тоже предстоит операция по удалению… чего-то?
Коновалов проходит и вручает мне рожок. Приходится взять. Кручу головой, а потом кладу мороженое на край стола. Коновалов устраивается на стуле напротив.
– Привет, Ласточка.
Что на это ответить?
– Привет, Шестидюймовочка.
Зря я это сказала, зря! Не подумав! У Коновалова дергается угол рта.
– Кажется, в субботу я позволил себе лишнее, – молчу. Давай, сам справляйся. – Если я тебя чем-то обидел – извини.
– Я не собиралась никому рассказывать об обстоятельствах нашей поездки. Так что извинения излишни.
Я почти дословно повторяю его слова при моей попытке извиниться перед ним. Это понимаю я, это понимает он. Но никак не комментирует, откидывается на стуле, ногу на ногу, руки на груди. И молчит. Как будто даже разглядывает меня. Под его взглядом мне традиционно неуютно, но я упорно разглядываю его в ответ.
– Слушай, а давай повторим?
Я даже моргаю от неожиданности.
– Что повторим?
– Субботу. Только с другим результатом.
Коновалов слова «нет», похоже, не понимает. Впрочем, я ему «нет» и не говорила. Просто сбежала. Самое время сказать.
– А ты со всеми такой прямолинейный? Или это мне такой исключительный гешефт?
Ухмыляется.
– Секс – такая же потребность человека, как вода, еда и сон. Ты же не говоришь тарелке борща: «Ой, ты такая хорошенькая, такая горячая, такая вкусная, можно, я в тебя ложку засуну?».
Он меня шокирует. И, похоже, специально. И непонятно, зачем. Но это совсем не то, что мне надо сейчас, после того, как начался сегодняшний
– Знаешь, а я вот с кофе разговариваю. Грожу ему пальцем, говорю: «Эй, не вздумай кипеть!».
– Ну да, тогда тебе, конечно, сложнее. Ладно, давай пойдем по длинному пути.
Мне некогда ходить никакими путями, Коновалов! А он продолжает:
– Давай сходим на свидание. Поужинаем в ресторане. Я подарю цветы. Что еще входит в твой регламент?
Балонник, мать твою!
Тоже откидываюсь в кресле, зеркалю его позу.
– Слушай, если секс – это как еда, вода и сон, так борщ готовят в любом более-менее приличном кафе. Почему именно я, если это всего лишь потребность?
Он теперь почему-то смотрит серьезно. Не ухмыляется. Как будто у нас разговор и в самом деле серьезный.
– Наверное, потому, что у человека, как у высокоорганизованного существа, все чуточку сложнее, чем просто удовлетворение базовых потребностей. Не только инстинкты, но высшая нервная деятельность, мать ее. Я хочу именно тебя. Почему – ответить не готов.
Я, слава богу, не открываю от удивления рот. Сижу с закрытым ртом, молча перевариваю тот факт, что мне впервые в жизни вот так в лоб сказали: «Я хочу тебя». Причем сказали это в рабочем кабинете! Я даже про Кузнецова на какое-то время забываю. А Вадим вдруг делает контрольный.
– Я тебе нравлюсь?
Это очень прямой вопрос. И я снова в упор смотрю на него, не понимая толком, зачем это делаю. Блондины же обычно блеклые. Какие-то невзрачные, что ли. Вроде как эталоном мужественности и брутальности считаются брюнеты. Ха. Скажите это Коновалову. Он какой-то неправильный блондин. Яркий. И очень брутальный. Интересно, вот им одежду специально такую шьют, чтобы подчеркивала ширину плеч? Усилием воли увожу взгляд от его плеч. На ноге, той, что сверху, ткань натянулась на мощном бедре. И я почему-то разглядываю большой накладной карман на штанине. Там, кажется, телефон. Так, все, хватит!
– Да.
Эй, ты чего творишь?! Врать иногда необходимо. Правда – не всегда лучший ответ!
Вадим снова никак не реагирует на мой тихий хриплый ответ. И меня охватывает – уже не впервые – дикое желание его чем-нибудь тяжелым огреть. Ну, или уе*ать. Но в кабине вообще нет ничего подходящего.
– Ласточка, ты знаешь, как переводится с греческого слово «симпатия»?
Мигаю ошарашенно. Может, его папкой с документами жахнуть? Ну, хоть что-то?
– Симпатия – это значит «чувствовать вместе».
У меня почему-то перехватывает дыхание. И я выпаливаю:
– А я тебе нравлюсь?
– Очень. Поехали в субботу ко мне.
Он резко встает.
– Ты мне скинь в телефон свои предпочтения по поводу ресторана, какую кухню любишь и все такое.
Я опомнилась, когда он уже у двери.
– Я подумаю!
Он кивает и выходит. До меня запоздало доходит, что я говорила о возможности встречи в целом, а он имел в виду выбор ресторана.
На столе остается лежать рожок мороженого в блестящей упаковке. Я какое-то время смотрю на него, а потом спохватываюсь. Растаял, наверное!