Хищники с Уолл-стрит
Шрифт:
Запугивание сработало. Фрэнк сдался, проронив одно-единственное слово: «Хана». Я его дожал.
Триумф мой был недолгим. Младенчик распорядился:
– Гровер, вы должны очистить помещение.
Я состроил ему свою лучшую физиономию «убейся об стену». Уничтожающий взгляд принес мне облегчение. Но ничего не изменил. Я и сам это понимал.
– Фрэнк, можно мне забрать кое-что со своего стола? – Просьба прозвучала чуть ли не униженно.
– Увы, Гроув. Мы пришлем все, что тебе потребуется.
– Проклятье, Фрэнк. Я проработал здесь восемь лет, а ты относишься ко мне, как к гребаному Джону Готти {101} .
– Ладно, ладно, – уступил он.
– Спасибо.
В лучшие времена мы с Фрэнком обменялись бы рукопожатием. Но не сегодня. Мы оба сторонились друг друга, и наше напряжение висело в комнате, как смог. Для Фрэнка я стал парией. Мое прикосновение стало токсичным, ядом, угрожающим его бонусу и его карьере. Он больше не воспринимал меня как топ-продюсера. Как раз там и тогда я осознал, что в моей отрасли есть еще одна аксиома.
101
Джон Готти – он же Тефлоновый дон, босс мафии, очень долго ускользавший от наказания, чем и заслужил это прозвище.
Шестая. Стабильной работы для топ-продюсеров не бывает. Мы можем рухнуть со своих пьедесталов в любой момент – жестко и без предупреждения.
Поднявшись, Фрэнк сопроводил меня до порога кабинета. Двигался он медленно, держа безопасную дистанцию между нами. Его язык тела сообщал: «Я приму семичасовой душ через 30 секунд после твоего ухода». Тем не менее Курц с неизменным профессионализмом выразил заботу.
– Гроув, надеюсь, это только временно.
– Фрэнк, ты ведь не думаешь, что я вернусь. Правда?
– Я не уверен, – произнес он.
Младенчик поглядел с сомнением.
– Пошли, – сказал я охраннику перед кабинетом Курца. Линейка фотографий финансовых мошенников Фрэнка издевательски смотрела мне в спину. Иоанн Павел, казалось, готов дать мне отпущение.
Когда Гас эскортировал меня к столу, все вытаращились на нас. Брокеры, ассистенты по продажам и операционисты разглядывали меня со всех сторон. Их полураскрытые рты манили фруктовых мушек, будто Венерины мухоловки. Я чувствовал себя униженным и оплеванным. Мое позорное шествие только началось, дальше мне дорога в тюрьму в наручниках и кандалах. Неудивительно, что подозреваемые в преступлениях в вечерних новостях прячутся от объективов. Я бы с радостью натянул на голову пиджак. Скальп покалывало – верный знак, что я залился краской. В том-то и проблема со светлой кожей. Я никогда не мог скрыть своих эмоций.
Но мои коллеги увидели не преступника, а нечто иное. Они приветствовали меня, как героя-победителя – Юлия Цезаря ОФЛ. Один брокер воскликнул:
– Только не ты, Гроув!
Другой сказал:
– Сегодня не пятница. Ты не напутал с календарем?
Скалли, самый горластый фондовый брокер на свете, бросил:
– Замолви и за меня словечко.
Я так и не понял, о чем он.
Беременные женщины в районе Эстрогенового переулка расступились, как Красное море пред Моисеем. Но на поверхность всплыла леди Золотая Рыбка, а не Чарлтон Хестон {102} . И спросила, уставившись мне прямо в переносицу:
102
Чарлтон Хестон –
– Куда намылился, Гроув?
Наконец-то забрезжил свет. Вся контора думает, что я принял чек от конкурента. Скалли просит меня замолвить словечко в уповании, что ему тоже посулят солидную зарплату. Почти смешно.
Но не совсем.
– Полагаю, это решает вопрос с Джей-Джеем, – добавила Пэтти. Она уже вступила в борьбу за то, чтобы удержать бизнес Джей-Джея, когда я переберусь в другую фирму.
– Ну-ну, Пэтти, попробуй. – Моя развязность в этот безрадостный момент произвела бы впечатление даже на Уинстона Черчилля.
Когда я приблизился к рабочей зоне, Хлоя сфокусировала взгляд на мне и хрипло прошептала в микрофон:
– Мне надо идти.
Энни подскочила мне навстречу из своего кресла, представ передо мной с быстротой полузащитника.
– Ты куда? – с беспокойством, настоятельно спросила она. Преданность ее была очевидна.
Хлоя подоспела с другой стороны.
– Нет никакого чека, – тихо, чтобы не подслушали, шепнул я. – Вам могут наговорить обо мне каких-нибудь ужасов, но все это неправда. Все будет в порядке. – Слова застревали у меня в горле. Я даже не представлял, чем это может кончиться.
Поначалу Энни не сказала ничего, пытаясь вникнуть в происходящее. И наконец шепнула:
– Перезвони нам снаружи.
– И скажи, что делать, – докончила Хлоя.
– Мне нужно, чтобы вы позаботились тут обо всем.
Гас притронулся к моему локтю.
– Извините, мистер О’Рурк. Пора идти.
Я изобразил телефонную трубку, выставив большой палец и мизинец, а три остальных согнув.
– Я вам перезвоню. Зола к вам присоединится. Постарайтесь ей помочь.
Ну, вот и всё. Я взял свой портфель и фотографию Эвелин и Финн со стола и пошел за охранником. Когда я шел к лифту, брокеры в моем офисе встали. Некоторые аплодировали. Некоторые хлопали меня по спине. Я чувствовал их зависть, их тоску по громадным зарплатам. Скалли гаркнул:
– Молоток, Гроув! – Черт, какой же он громкий.
Мы миновали Каспера, за своим клацаньем не заметившего этих гражданских треволнений. Клац. Клац. Клац. Выхватив эти чертовы щипчики для ногтей у него из руки, я швырнул их в корзину для мусора. Ликующие возгласы и аплодисменты, поначалу приглушенные, взмыли до мальтузианских оваций.
По сей день в толк не возьму, что нашло на меня дальше. Может, мой отказ, нежелание поверить в такой оборот событий. Может, самообман. Ведь приговор Курца никогда не выйдет на публику, верно? Гиканье и выкрики перекатывались по залу заседаний ОФЛ. Обернувшись, я вскинул обе руки кверху, приветствуя целый этаж ликующих фондовых брокеров, и изобразил из себя Лэнса Армстронга, восходящего на верхнюю ступеньку пьедестала «Тур де Франс». Я увековечил миф о солидном чеке. Подхватил энтузиазм каждого присутствующего Иуды Искариота.
Они ринутся за моими клиентами, как только я переступлю порог.
Вот тут-то шутка и кончилась, и мой мир полетел в тартарары. Овации внезапно оборвались. Челюсти у всех отвисли. Хвалебное выражение лиц сменилось чем-то новым. Я узрел отвращение и омерзение. Я увидел ненависть на всех лицах, кроме одного.
Пэтти Гершон ухмылялась от уха до уха. Она склабилась на что-то позади меня. И по ее ухмылке я наверняка понял одно: стряслась беда, и начал опасаться худшего.
Мои 15 минут позора настали.